Наверное, эта характеристика мне помогла, удовлетворила особый отдел. Из пересылочного лагеря меня направили под Вену, в 56-й гаубичный полк старшиной батареи. Демобилизовался я 20 марта 1946 г. Вернулся в Забайкалье, на прежнюю работу в «Главшахтлес», и до сих пор там.
Однажды встретилась мне в газете заметка: президент Рейган приглашал какого-то Сорежена на высокий пост, но тот отказался. Подумалось: «Не мой ли командир?» Я его часто вспоминал. Как обнял он меня на прощанье и сказал: «Ник, после войны в России разруха, бедность. Ты мне напиши — у меня есть состояние, я помогу».
Из Калифорнии был капитан, из города Сан-Франциско… Так и не написал я ему ни разу. Не смог. И не в том дело, что попрошайничать не привык. Обидой своей не мог поделиться с американцем! Ведь он думал, что нас после войны чуть ли не за героев принимать будут. В расчет того не брал, что я в плену был. А у нас «бывший пленный» как «прокаженный» звучало — все дороги заказаны… Даже свидетельство участника войны только в 81-м выписали.
Другой раз подумаешь — грех жаловаться: в лагерь после плена не угодил, живой до сих пор. А все же иногда обидно бывает. Не за себя одного — за всех, кто не по своей вине в фашистский плен попал. Никого не предавал, Родину не забывал — за что такая немилость?
Н. Ф. Путин,
бывш. рядовой комендантского взвода штаба 13-го кк
Г. К. Баранин
Памятные рейсы
Я кадровый, до войны служил старшим шофером в комендантском эскадроне 15-й кавалерийской дивизии Забайкальского военного округа, где начальником штаба был майор П. К. Кошевой. В 41-м он, уже полковник, стал командиром 65-й сд, воевавшей под Тихвином. Какие там были бои, известно: от полнокровной кадровой дивизии мало что осталось.
Я состоял шофером в 630-м автобате этой дивизии. Когда началось наступление на Волхове, автобат расформировали и меня откомандировали в автороту 46-й сд.
Вспоминая, как проходило наступление, думается, что подготовлено оно было неважно. Да, передовые части 2-й ударной армии геройски прорвали вражескую оборону на левом берегу Волхова и устремились к Ленинграду, но фланги-то были не обеспечены. Горловина прорыва у Мясного Бора не превышала 2 км и не обеспечивала снабжение войск.
Я все время был в рейсах, но ни разу не перевозил артснарядов. Возил мины, патроны, продовольствие, раненых, а снаряды — ни разу.
Первый раз я грузился продуктами в Мытно — там были тылы 46-й сд — и от Мясного Бора шел прямо. Не доезжая линии железной дороги, сворачивал по лесной дороге на Новую Кересть. Но уже 17 марта этой дороги не было: «горлышко» сузилось.
Тот день 17 марта запомнился мне хорошо. Во второй половине дня выехал из Красной Горки, где стояла авторота, в Малую Вишеру. В кузов поставил бочку с бензином — рейс долгий. Вечером добрался до Новой Керести. К тому времени дорога осталась одна — там, где позднее была проложена узкоколейка. Транспорт навстречу шел груженый, а порожняку велели проходить после 24 часов. Я задремал у костра. Проснулся — идет порожняк. Я тоже пристроился. Дорога узкая, как траншея, вся запружена машинами. Десяток метров дернешь — стоишь, словом, всю ночь пропилили. К утру выехали на поляну и застыли: ни вперед, ни назад. Как раз выгоняли аэросани, кто-то додумался пригнать сюда 15 штук. Только заведут их — глохнут, и всякое движение прекращается. Едва рассвело, «костыль» (немецкий самолет-разведчик) тут как тут. Облетел, посмотрел, а нас колонна машин в полторы сотни. Ждать долго не пришлось — налетели «юнкерсы». Одна партия отбомбится, за ней другая, и так целый день. От колонны ничего не осталось. Моя машина также сгорела, и винтовка с ней вместе. А я ведь за машину и оружие в особом отделе расписывался… Как быть?
Переночевали вчетвером в воронке, а утром бегут несколько человек от хвоста бывшей колонны, кричат: «Немец „коридор“ перерезал!»
Подался в Мясной Бор. Пришел в контору совхоза «Красный ударник» к коменданту. Вид у меня был, конечно, аховый: закопченный, немытый, полушубок весь в клочьях.
— Откуда? — спрашивает комендант.
— Из 46-й, машина сгорела…
Разместили нас, погорельцев, кого куда. Десять дней ждали, пока дорогу пробьют. Сухарями между собой делились, автомат я у одного зазевавшегося доктора стащил. С первыми автомашинами доехал до Вдицко. Дальше машины не ходили. Мешок с сухарями за плечи — и пехом в свою роту. За день не дошел: Красная Горка не близко, 12 км от Любани. 30 марта явился к комиссару. Он удивился: «Жив? А я похоронку на тебя пишу — сказали, что тебя в Мясном Бору прикончили. Ну, бери машину, какая понравится…»