— Ага.
У Джонни от волнения засосало под ложечкой, во рту пересохло, сердце бешено стучало.
— Дозорного я беру на себя, так что выбрось его из головы. — Гар пытливо посмотрел на него. — Надеюсь, стреляешь ты без промаха?
— Могу засадить пять пуль подряд в игральную карту.
— Это, конечно, хорошо, но только учти: эта карта будет еще и отстреливаться. Но не волнуйся. Ведь все-таки место ты выберешь сам.
— Подожди! — У Джонни появилась новая идея. — Слушай, ты должен передать ему через кого-нибудь, что Батч Дженсен хочет его повидать. Я в это время буду на той стороне улицы, во дворе каретной мастерской. И когда он придет, я оттуда выйду.
Джонни Лайл поспешил из города. Оглянувшись назад, он заметил, что наблюдатель смотрит ему вслед. Гар Маллинз закрепил вьюк позади седла и, по всей видимости, тоже приготовился к отъезду. Но затем он отошел от коня и направился куда-то вдоль улицы.
Гар как раз проходил мимо двора, где стояли повозки, когда увидел, что дозорный остановился на углу улицы, глядя на него. И в тот же самый момент из-за одной из повозок выступил сам Крюк Лейси. На противоположной стороне улицы маячил Уэбб Фостер, тоже человек Лейси. Не могло быть никаких сомнений относительно их намерений. Они окружили его!
Гару Маллинзу было тридцать восемь лет от роду, довольно почтенный возраст по меркам фронтира, несколько раз он видел перестрелки и сам участвовал в них. И теперь он трезво оценивал свое положение. Выбраться ему не удастся. Вот если бы с ним был Джонни… Но Джонни вернется минут через десять, не раньше.
Крюк Лейси довольно улыбался.
— На днях ты был в каньоне, Гар, — торжествующе сказал он. — Теперь ты на собственной шкуре узнаешь, что почем. Мы убьем тебя, Гар. А потом догоним мальчишку и прикончим его. У тебя нет ни малейшего шанса.
Маллинз и сам догадывался об этом, но, впрочем, через некоторое время, возможно даже через минуту, шанс мог появиться.
— Что, Крюк, собираешься воевать со «Слэш 7»? — снисходительно протянул он. — Если убьешь мальчишку, то можешь заказывать себе гроб. Это племянник самого старика.
— А о себе ты не беспокоишься, Гар? — ухмыльнулся Лейси. — Или, может, тебя к мальчишке нянькой приставили?
Лицо Гара оставалось непроницаемым. Он бросил беглый взгляд на дозорного, здоровая рука которого замерла всего в каком-нибудь дюйме над рукояткой револьвера, а затем на Уэбба, державшего руку на поясе. Выжидать нет смысла. Пока парнишка вернется, пройдет еще несколько минут.
И тут послышался голос Джонни, резкий, повелительный:
— Гар, Лейси мой! Бери дозорного!
Крюк Лейси мгновенно обернулся, на ходу выхватывая револьвер. Джонни Лайл, который бросил своего коня и поспешно вернулся, тоже схватился за оружие. Он видел перед собой огромного, разъяренного человека, видел ясно и четко. Видел, как его рука метнулась вниз, видел сломанную пуговицу у него на рубахе, торчавшую из кармана этикетку «Булл Дарем», видел огромное револьверное дуло. Но одновременно поднялось дуло и его револьвера.
Внезапный окрик, возвращение этого мальчишки — все против Лейси, — однако он все же сумел быстро выхватить револьвер, с ужасом отметив, что парень отстал от него разве что на один миг… Именно это и сбило его с толку, потому что, увидев в руке у Джонни револьвер, Лейси выстрелил, но этот выстрел оказался неточным. Пуля просвистела мимо, едва коснувшись воротника рубашки Джонни, который тоже спустил курок, сосредоточив все свое внимание на маячившей перед глазами сломанной пуговице.
Два выстрела с коротким интервалом, и, не обращая более внимания на Лейси, Джонни перевел взгляд на револьвер в руке Уэбба Фостера. Его выстрел прогремел как раз в тот момент, когда Гар направил на Уэбба свой револьвер. Выпущенная Фостером пуля отскочила от железного обода на колесе, в то время как пуля Гара, пересекшая линию огня Джонни, глубоко засела в теле Уэбба.
Бандит обмяк, хватаясь рукой за столб, подпиравший навес над верандой, и повалился на землю.
Джонни стоял неподвижно, глядя на истекающего кровью дозорного, тот опустился на четвереньки, и из раны его падали в пыль тяжелые капли крови. Затем они с Гаром подошли к Крюку Лейси. Сломанной пуговицы больше не было, и от табачного ярлыка был отстрелен уголок. Крюк Лейси лежал бездыханный — наконец-то он получил по заслугам. Не воровать ему больше лошадей.
Гар Маллинз перевел взгляд на Джонни Лайла и устало улыбнулся.
— Парень, — тихо сказал он, — мы с тобой теперь одна команда. Отныне и навсегда. Ну как, возьмешь меня в напарники?
— Конечно, Гар. — Джонни забыл о Лейси, глядя в светло-голубые глаза Маллинза. — С напарником лучше. А ты уже забрал товар для ранчо?
— Ага.
— Ну тогда, пока ты приведешь моего коня — я оставил его вон там, в ивняке, — я попрощаюсь с Мэри. И давай поторопимся. Дядюшка Том будет беспокоиться.
Гар Маллинз усмехнулся, и они пошли по улице, держась за руки.
— Ему не о чем беспокоиться, — сказал Гар. — Совершенно не о чем.
В КРАЮ ВИКТОРИО
Четверо всадников, крепких, суровых мужчин, закаленных в перестрелках и трудных переходах через пустыню, держали путь на юг. Рыжий Клэнахан, огромный человек с широкоскулым бульдожьим лицом и мощной шеей, переходившей в массивные плечи, ехал вперед. За ним, вытянувшись в одну цепочку и только изредка нагоняя друг друга, следовали остальные.
Погода стояла знойная и безветренная. Пустыня, которую они пересекали, находилась на юге Аризоны, в краю апачей, летом она превращалась в настоящее пекло, и этот день не был исключением. Мустанг Смит, следовавший сразу же за Рыжим, то и дело вытирал платком мокрое от пота лицо и нещадно чертыхался.
Прозвище свое он получил за то, что оно, по-видимому, соединяло в себе сразу два понятия: «дикий и неукротимый», а Смитом он оставался скорее по привычке, из уважения к традиции, согласно которой у всякого человека, помимо имени, должна быть еще и фамилия. Немец же явно игнорировал это правило, не имея ни того, ни другого, и если когда-то у него и было имя, то сохранилось оно скорее всего лишь на старом плакате, сулящем вознаграждение за его поимку и выстилающем теперь дно ящика шерифского стола в каком-нибудь захолустье. В этой пустыне, раскинувшейся на юго-западе, он был просто Немец. Коротко и понятно.
Что же касается Джо-яки, то его было принято звать именно так, а за глаза — просто «полукровка», и, когда так говорили, всем тут же становилось понятно, о ком идет речь. Это был широколицый парень с квадратным подбородком, флегматичный и молчаливый, наделенный многими талантами и умениями, необходимыми на фронтире, но обреченный на то, чтобы всегда следовать за кем-то, во всем подчиняться ему. Он видел множество невзгод и мало доброты, но все же его основными чертами оставались преданность и доверие.
Смит был худым, как хлыст, седеющим человеком с покатыми плечами и тонкими ногами. Опаленный жарким солнцем и иссушенный горячими ветрами пустыни, он был тверд как кремень, и непреклонен как скала. Говорили, что большинство людей просто не успело побывать в таком количестве городков и поселков, из которых ему довелось выбираться, отстреливаясь. Он всегда был сам по себе и признавал только Рыжего Верзилу Клэнахана.
Немец был полной противоположностью худощавому Смиту, ибо он был толст, и это касалось не только его огромного живота, но и всей мощной, приземистой фигуры. Из глубины красных щек смотрели умные, настороженные голубые с поволокой глаза.
Поговаривали, что отец Джо-яки был ирландцем, а имя ему дано его матерью, жившей в горах Соноры. Он был бандитом по натуре и по жизни, которая не предоставила ему иного выбора, и поэтому на левой руке у него недоставало одного пальца, а мочка уха была отстрелена. Выстрел, едва не раскроивший ему череп, был сделан человеком, который уже больше никогда не сможет промахнуться. Его похоронили в наспех вырытой могиле где-то в Моголлонах.
Из них настоящим преступником можно было, пожалуй, считать только Джо. Хотя все они выросли в тех краях и в такое время, когда провести границу между праведником и преступником было подчас довольно трудно.