Следующий вечер оказался для них удачнее.
- Угадай, кого мы сегодня увидели? – гордо спросил Гай, будто это была его персональная заслуга. – Даю подсказку, это был не Папа Римский и зомби Элвиса Пресли. Круг подозреваемых предельно сузился, так что угадай с первой попытки.
- Как все прошло?- спросил Макс, отмахиваясь от словоблудия Гая.
Элис села в кресло, скинув туфли, и с довольной улыбкой потянулась.
- Он пришел в «Девятнадцать» около десяти вечера. Как и говорил Гай – с двумя охранниками. Играл в покер за другим столом, но весь вечер меня мозолил глазами не приставая. Подходить и пытаться поговорить не стал, но я уверена, это вопрос времени. Он только что не облизывался на меня.
- Все так и было, - поддакнул Гай. – Дыру на ней взглядом проел и слюна на пол капала. Запал наш дружочек сразу и крепко.
- Прекрасно, - сказал Макс, хотя его настроение имело не такой радужный окрас. С каждым днем он становился все мрачнее и все больше корил себя за то, что позволил Элис ввязаться в это дело, пусть даже ещё ничего конкретно опасного не произошло.
- Мы с Гаем разыгрываем парочку. Держу его за руку, убираю пылинки с одежды. Думаю, что Сальваторе из тех людей, которых раззадоривает сложность и недоступность, так что это только подогреет его аппетит, - закончила Элис.
«Для них обоих это все, словно какая-то игра в шпионов», - подумал Макс.
Он снова чувствовал себя загнанным в угол. Он не может отказаться от убийства Сальваторе, он не может придумать план, как реализовать все без помощи Гая и Элис, он не может убедить их, что все это не понарошку и опасность слишком велика и в каждую секунду провал может обернуться их собственной смертью. Он понял, что тоскует по армии, когда все было просто и кристально ясно. Здесь свои, а там чужие. Свои тоже не всегда были идеальными существами, без страха и упрека – но все же свои. Армия работала как хорошо отлаженный механизм, и для него, как для маленького винтика внутри этого гигантского автоматона не было задач, на которые он не рассчитан. Сейчас же все было совсем иначе, и он непрестанно чувствовал себя не своей тарелке.
Ночью ему не спалось. Не зная, чем заняться, он открыл окно, сел в темноте общей комнаты и курил, глядя как ветер уносит дым. Неожиданно открылась дверь спальни Элис. Она прошлепала к нему, завернутая в одеяло.
- Не помешаю?
- Нет, конечно.
Она села рядом, забравшись с ногами в кресло и плотнее кутаясь в одеяло. Весь её вид напоминал скорее сонного растревоженного котенка, и глупая улыбка умиления растянулась на лице Макса.
- Что такое? – спросил он.
- Плохой сон приснился, - сказала она, шмыгая носом.
- Расскажешь?
Элис молчала несколько минут, и Макс уже успел решить, что ответ отрицательный, но она сказала.
- Мне снилось большое помещение. Наверное, железнодорожный вагон. Или что-то такое. А в нем, внутри, клетки. Много-много клеток. И в них сидят животных. Котята и щенки. Наверное, этот вагон попал в аварию, потому что многие клетки сломаны, помяты, а звери внутри мертвы. Многие ранены из них. Дай мне сигарету, пожалуйста.
Макс угостил её и дал прикурить. Она выпустила тонкую струйку дыма, молчала. Наконец, продолжила.
- И вот я смотрю на все это – и не могу понять, что мне делать? За что хвататься? Как их спасать? Чем же помочь? А они плачут, сидят в клетках. Я не могу открыть клетки, не могу вынести их, и, чувствую, что скоро будет только хуже. Нужно торопиться. А я не знаю, что делать. Как им помочь? На этом я и проснулась.
Она крепко затянулась, выпустила дым в пол.
- Это всего лишь сон, - сказал Макс. – Просто дурной сон. Забудь его.
Она покивала рассеяно.
- Да. Но сны – всегда отражение наших мыслей, пусть и неосознанных. Они как картина, на которую смотришь сквозь грязное кривое стекло. Все размыто, искривлено, изуродовано. Но если суметь понять, что было нарисовано на самом деле – поймешь, что беспокоит твое подсознание.
- А что беспокоит твое сознание? – спросил Макс.
В отличие от него, выбросившего окурок прямо в окно, она аккуратно затушила свой в пепельнице.
- Мои друзья мертвы. Их больше нет. И не вернуть. Все завертелось так быстро, что у меня и не было времени осознать это в полной мере, оплакать их. А сейчас уже болит душа по-другому, не до слез. Просто, словно куска меня в этом мире больше нет. Это меня беспокоит. Не стала ли я слишком черствой?