Бенедикт перебрался через Ров и стал карабкаться на высокий шлаковый отвал по узкой тропинке, которая вилась среди закаменевшей лавы. Рот его и нос набились щелочной пылью, отдававшей серой — от шлака всегда несло серой. Растительности тут не было почти никакой. Должны были пройти годы, прежде чем шлаковая пыль превратится хотя бы в скудную почву. Выше по склону пробились кое-где чахлые ромашки; целое лето они робко ютились на неостывающих камнях. Редкая колючая трава порой привлекала своей обманчивой зеленью заблудившуюся бабочку, — словно белый лепесток, прилетела она из леса. Деревьев или кустов здесь и в помине не было — одни лишь голые серые глыбы, пустынные и печальные. Внизу между этим плато и Медовым холмом, который зеленел вдали, словно тусклый изумруд, протянулась мили на три долина. Медовый холм поднимался не выше шлакового плато, и через долину можно было бы перебросить мост.
В западной стороне серая лава шлака вскоре обрывалась. Шлак исчезал словно по волшебству, и появлялась красная летучая пыль, смесь железной руды и кокса. Земля вокруг была как бы окрашена кровью. Пыль лежала волнами, образуя холмы и лощины, подобно пескам пустыни. Здесь тоже не было ни кустов, ни зелени. Лишь в тех местах, где поверх руды образовался тонкий слой почвы, попадались хилые, но цепкие ромашки или нежные вьюнки. Когда дул ветер, поднимались облака пыли и на своем пути окрашивали все в красный цвет: лица людей и крыши домов, если пыль долетала до них. Среди красных дюн струился чистый, удивительно прозрачный ручеек, на дне которого виднелись ржавые камни. От него пахло кислым, как от огуречного рассола, и все же зелень обрамляла его на всем его пути ко Рву.
В центре этой обширной пустыни стояла обогатительная фабрика — огромное строение, густо покрытое красной пылью. Когда-то тут находилась доменная печь, но потом ее разрушили, и остался только этот железный остов с заброшенными машинами, покрытыми ржавчиной и паутиной. Их охраняли два старика, — казалось, они случайно уцелели от какой-то страшной катастрофы, — охраняли в основном от мальчишек, но те и сами боялись туда ходить.
За обогатительной фабрикой снова тянулась красная земля. В ней глубоко вязли ноги, а от легкой ее пыли лицо и руки делались медно-красными, как у индейцев. Еще дальше, между двумя высокими слежавшимися кучами красной пыли, — будто само время отлило их из багрового чугуна, — лежал небольшой пруд. Его питали лесистые холмы и потоки шахтных вод, но и он был красным как кровь.
Сейчас в этом пруду плескались трое голых мальчишек. Бенедикт пришел сюда за своим братом Джоем. К тому же ему хотелось хорошенько обдумать все, что случилось за последние дни, поэтому он и предпринял эту продолжительную прогулку. Чувство глубокого унижения, охватившее его, когда на вершине холма он поймал страдальческий взгляд отца Брамбо, теперь развеялось. В тот день на обратном пути к дому священника Бенедикт доверчиво рассказал отцу Брамбо, что тоже посвятил себя церкви, а затем с гордостью добавил, что уже выполняет обязанности церковного причетника, хотя епископ еще не утвердил его в этой должности. Это произвело впечатление на отца Брамбо. «Мы будем друзьями, Бенедикт», — сказал он. И мальчик радостно вспыхнул и затрепетал под рукой молодого священника, мягко лежавшей у него на плече.
Когда Бенедикт с отцом Брамбо вернулись, отец Дар, к счастью, был уже дома. Миссис Ромьер сходила в церковь и разбудила его. Но Бенедикт не стал задерживаться и слушать разговор священников.
По дороге к пруду он старался умерить свою радость и твердил про себя, что в благодарность за прибытие отца Брамбо он, Бенедикт, будет стараться выполнять свои обязанности еще более ревностно и смиренно, с еще большим самопожертвованием. Он подразумевал не только обязанности, которых требовала от него церковь, но и те дополнительные, которые сам возложил на себя для большей святости.
Вид голых мальчиков безотчетно смутил его, хотя он и сам не понимал почему. Он признавал, что в наготе нет ничего греховного. И все-таки — совсем нагие! А мальчишкам, по-видимому, ни чуточки не стыдно. Ему было особенно неприятно, что Джой, его брат, тоже разделся догола, как и его товарищи. Это бесстыдство как бы бросало тень и на самого Бенедикта.
Он стоял на берегу пруда, который сверкал красными бликами среди красных дюн, и смотрел на мальчиков. На середине пруда плавал плот, а на нем стоял Джой. Ресницы и нос у него были красные, по подбородку текли розовые слюни, а волосы на голове сбились в красный ком. Он смеялся и с воинственным криком бегал по скользкому плоту, колотя палкой по головам и рукам своих приятелей, а те, в свою очередь, старались свалить его в воду и завладеть плотом. Когда Джой кричал, его худенькие ребра раздвигались и сдвигались, как мехи аккордеона. Никто из ребят не заметил появления Бенедикта.
Он невольно рассмеялся. Джой выглядел таким торжествующим, так смешно приплясывал и с таким удовольствием дубасил своих товарищей, что Бенедикту тоже стало весело. Он смотрел на них до тех пор, пока два мальчугана не нырнули под плот и не опрокинули его. и Джой, взмахнув руками, плюхнулся в ржавую воду.
— Джой!
Все трое повернули к нему свои грязные рожицы.
— Что-о-о? — помедлив, ответил Джой.
— Пойдем домой!
— Неохота! — отозвался Джой.
— Пойдем, — угрожающе повторил Бенедикт. Мальчишки захихикали. — Пошли домой! Сам знаешь зачем...
— Не пойду!
Молчание.
— Одевайся, слышишь? — приказал Бенедикт, но Джой не сдвинулся с места. Он стоял в воде, по лицу тянулись красные потеки, пупок торчал на животе, словно красная пуговица.
— Ты не ходил на исповедь, — осуждающе проговорил Бенедикт.
— Ходил! — запальчиво возразил Джой.
— Не лги!
— Ходил! — Джой неуверенно осенил себя размашистым крестом.
— Не смей этого делать! — закричал Бенедикт. — Хочешь прямо в ад отправиться? Ты не ходил на исповедь — ты солгал!
Лицо Джоя заметно побледнело под красными разводами. Его приятели тоже перепугались и вылезли из воды. Они вытерлись своим нижним бельем, потом засунули его в карманы. Промокшие ладанки липли к их ребрам. Мальчики дрожали всем телом: погода была довольно прохладная.
А непокорный Джой по-прежнему стоял, вперив взгляд в воду.
Мальчишки хорошо знали о святости Бенедикта. Они молча оделись и пошли к поселку. Джой все не вылезал из воды.
Когда они оба скрылись за дюнами, Бенедикт сказал:
— Говорил я тебе, чтобы ты никогда не крал? А?
Джой передернул голыми плечами, как если бы его ударили.
— Я ничего не брал, — захныкал он, испуганно поглядывая на Бенедикта. Его трясло как в ознобе, но в голосе еще звучало неповиновение.
— Я нашел тележку, — процедил Бенедикт сквозь зубы.
Джой заморгал глазами, обведенными красной каймой.
— Чья это тележка?
— Я ее не крал!
— Говори!
Молчание.
— А почему папа не купил мне такую? — внезапно закричал Джой, и от жалости к самому себе на глаза его навернулись слезы.
Бенедикт не обратил на это никакого внимания.
— Потому ты и не пошел на исповедь, ведь так? Ты боялся! Лгать на исповеди — это смертный грех. А возвращать тележку тебе не хотелось. Вот ты и не мог пойти в церковь, — ведь тебе пришлось бы сказать отцу Дару, что ты ее украл. Хочешь, чтобы тебя в тюрьму посадили, да?