Бенедикт подошел к высокому шкафу и открыл его. Запах нафталиновых шариков, простого мыла и свежий аромат чистого белья хлынул на него оттуда. На плечиках висели его стихарь и ряса. При виде их он удивился и даже немного растерялся. Подумать только, — они спокойно висели здесь все это время, а ему-то казалось, что прошли годы. Люди голодали и мучились, их убивали, а его стихарь и ряса, сшитые по старой мерке, по мерке того Бенедикта, каким он был раньше, висели здесь, словно ничего и не происходило. Эти вещи ровно ничего не значили — они были вне времени и пространства! Казалось, неожиданно он, Бенедикт, охваченный унынием и тревогой, споткнулся о свой собственный труп, — если только такое могло случиться! — о воспоминание о своем прошлом, которое не имело никакого права вторгаться в его новую жизнь: ведь он только сейчас с удивлением осознал, что стал совсем другим. Он резко захлопнул дверцы, закрыл глаза и покачал головой. А затем, пытаясь проникнуться прежним благоговейным трепетом, прошептал с отчаянием: «Я в церкви!»
Он запер шкаф на ключ, который всегда торчал в замке, потом пошел в церковь. У двери он задержался, погрузил пальцы в чашу со святой водой и приложил их ко лбу. «Во имя отца и сына...» — зашептал он. Если позвонить в колокольчик, в полумраке церкви задрожат тени; кто-нибудь снаружи услышит и бросится прочь в страхе, что тут бродят привидения. Он медленно подошел к алтарю и, преклонив колена, долго смотрел на него. Алтарь был пуст, дарохранительница открыта, в ней уже ничего не лежало, но еще утром здесь служили обедню: потухшие свечи еще издавали слабый запах. С высоты на него смотрел Христос; его распростертые руки были прибиты гвоздями к кресту; ноги, скрещенные вместе, проткнуты одним большим гвоздем — не из золота! — грудь его кровоточила, на лбу под терновым венцом выступили капли крови. Слава тебе, царь небесный! Много лет Бенедикт не осмеливался глядеть на него; кровавые раны вызывали у него легкую дурноту. Потом он перестал его замечать и лишь смутно чувствовал его присутствие, его мучительную агонию. Но теперь мальчик сознательно его рассматривал, и раны показались ему живыми. Христос тоже страдал, подумал он, вспомнив о своем отце на заводе. Страданье — вот что приблизило его, Бенедикта, к Христу. Христос некогда был живым человеком, и страданья его были человеческими! Когда порой стремление к святости ослабевало в мальчике, он вспоминал о муках, которые претерпел Христос, и тогда его снова охватывало желание стать святым. Он хотел бы сейчас обдумать все это, ибо чувствовал, что стоит на пороге великой правды. Но вместо того он поднялся с колен и внимательно вгляделся в церковный полумрак.
«Kyrie, eleison! Christe, eleison !» [22]
Ему показалось, что он слышит голоса. Они доносились к нему сверху, с темных, пыльных хоров церкви, где уже много лет не раздавалось звуков органа. Орган так и не успели отремонтировать. Бенедикт услышал свой собственный голос: «Christe, eleison !» — и душа его, вместе с другими душами, устремилась к небу. У исповедальни пахло ладаном, но от скамей несло опилками и керосином. В церкви стояла невыносимая духота, он задыхался: казалось, вокруг него роями летает моль. Запах человеческого пота неподвижным облаком висел в воздухе, пропитывая стены, скамьи, даже пол, и никакому ветру не удалось бы полностью изгнать его отсюда. Отец Брамбо сразу же почувствовал этот запах: он брезгливо морщился и в первые дни после своего приезда израсходовал галлоны розовой воды, опрыскивая все вокруг, в надежде уничтожить этот запах. А с завода в церковь через щели в стенах просачивался едкий, угарный дым. Рабочие, когда приходили сюда к обедне, даже не замечали этого запаха, — настолько он был для них привычным.
Бенедикт подошел к стенам, где в ниши были вделаны деревянные резные барельефы, повествующие о Христе в Гефсиманском саду и о пути его на Голгофу, — перед нишами высились пыльные канделябры со свечами. Семь панно на одной стене и семь на противоположной рассказывали о страстях Христовых. Бенедикт подошел к первому из них, опустился на колени и склонил голову. Когда на эти панно собирали пожертвования среди прихожан, как боролся отец Дар за каждый цент, он и умолял и угрожал! А как их берегли! Бенедикт вспомнил, какой благоговейной гордостью наполнилось его сердце, когда их установили в церкви. Он был первым — как тут не гордиться! — кто смотрел здесь на страдания Христовы. Он стоял перед барельефами на коленях до тех пор, пока не изранил ноги в кровь...
Вдруг Бенедикт тихо ахнул и вскинул голову — его раздумья были прерваны: с потолка вдруг посыпалась мелкая известка. Она медленно оседала легкой дымкой. Послышались глухие удары, и он вспомнил, что крышу церкви ломают. Его охватила неожиданная ярость, и он с такой силой сжал кулаки, что у него заныли ладони. Ему хотелось выбежать из церкви и что-то крикнуть этим людям, этому небу, всей долине, целому миру! Крикнуть — но что, что? Он с горечью повернулся снова к барельефу, изображавшему первую остановку Христа на его пути на Голгофу. Он всматривался в грубо вырезанный лик Христа, который стоял между двумя римскими воинами и глядел на глумящуюся толпу. На голове Христа терновый венец; он уже приговорен к смерти. Как часто Бенедикту казалось, что сам он ст оит так и глядит на людей с той же бесконечной жалостью! Ему было тяжело вспоминать об этом, и он перешел ко второй остановке Христа.
Здесь Христос стоит на коленях, простирая руки; тяжелый крест давит на его хрупкие плечи; его палачи с плетьми в руках готовы обрушить на спину Христа первые свирепые удары. «Как часто, — подумал Бенедикт, — я сам ощущал на своих плечах тяжесть такого креста, как часто сам шел по каменистому, крутому пути на Голгофу...»
На следующем барельефе изображалась третья остановка: Христос падает под тяжестью креста и ударов.
На четвертой остановке (Бенедикт задрожал) Иисус встретился со своей матерью. Как они рыдали от состраданья друг к другу! Тщетно она порывалась прижаться к его рукам, к спине, по которой обильно стекала кровь! На панно, изображавшем пятую остановку, палачи, боясь, что у Христа недостанет сил взойти на Голгофу, заставляют Симона взять у Христа крест и нести его. (Бенедикт был бы счастлив тащить этот крест на собственных плечах.)
А вот и шестая остановка — Вероника протягивает Христу свой платок, и он вытирает кровь и пот со своего лица. И седьмая. Бенедикт остановился и стал разглядывать барельеф с таким вниманием, точно никогда раньше не видел его: Иисус распростерт на земле под тяжелым крестом. Солдат занес над ним бич. Бенедикт готов броситься и отвести поднятую руку солдата. Но, внезапно нахмурившись, Бенедикт замечает, как топорно и неискусно сделаны эти изображения, — в них нет ничего от настоящей жизни...
Он с легким раздражением пожал плечами и взглянул на остальные семь барельефов, установленные на противоположной стене. Христос распятый и умерший, в гробу, из которого через три дня восстанет. Стена уходила за алтарь, и Бенедикт не мог видеть последних барельефов. Воробей, случайно залетевший в церковь и спокойно сидевший наверху под куполом, вдруг всполошился и, легкий как перышко, неистово закружился вверху, подымая клубы пыли. Наконец он вырвался на волю сквозь разбитое стекло и исчез, а в церкви воцарилось гробовое молчание.
Бенедикт остановился около задернутой занавесками исповедальни и пощупал пальцами пожелтевшую ткань. Он знал — в исповедальне темно и холодно, а внизу под полом сырой и заплесневелый, грязный подвал. Бенедикт раздвинул занавески и вошел. Он нашел на ощупь маленькую скамеечку, опустился на колени, перекрестился, — ему показалось, что вот-вот раздастся свистящее дыхание старого священника, он увидит его величественный профиль и почувствует кислый, резкий перегар виски. У Бенедикта закружилась голова, и он прислонился к решетке. «Нет, отец мой, мне не в чем исповедоваться. Нет, отец мой, я не грешил... Отец мой, у меня одно желание: стать святым, но это не гордыня, а моя смиренная мечта. Я посвящу этому всю свою жизнь... Я хочу остаться бедным, я хочу служить своему народу...» Он стоял на коленях, отворачиваясь от старого священника, — ведь у того так дурно пахло изо рта, — и молился, чтобы бог каким-нибудь мирным, безгрешным путем освободил прихожан от этого старика...