— Сейчас вы не такой! — отвечала она.
Он вспыхнул:
— Вы думаете, потом...
Она пожала плечами.
— Но, матушка, — произнес он, — как же я смогу?
С губ ее сорвался короткий невеселый смешок.
— Очень легко!
Охваченный смятением, он продолжал смотреть на нее.
— Ну, а почему, — спросил он, — почему Добрик не стал?
Она закусила губу, прищурила глаза и задумалась. Потом сказала просто:
— Видите ли, Добрик — коммунист: у них это не допускается.
Над головой у них загрохотал гром, раздался оглушительный треск, будто гигантский бич рассек небо надвое.
— Будет дождь, — мягко сказала она.
Бенедикт посмотрел на крышу.
— Крыша протечет, — сказал он.
— Оставайтесь у меня, если хотите.
— Но солдаты!..
— Я и думать о них не хочу, — ответила она.
Она присела на койку и стала искать позади себя подушку. Бенедикт подошел и помог ей.
— Спасибо, — сказала она. — Вы всегда были вежливым мальчиком.
— Дать вам еще одну подушку? — спросил он.
— У меня всего одна, — ответила она.
Снова раздался удар грома. Бенедикт с сомнением взглянул на крышу, крытую осокой и картоном, жестью и досками.
— Вам не следовало бы здесь оставаться, — беспомощно сказал он.
— От дьявола не убежишь, — ответила она мрачно и закрыла глаза.
Хлынул проливной дождь. Бенедикт стоял посреди хижины с земляным полом, прислушивался к стуку дождевых капель и смотрел на старую женщину, лежавшую на, койке под лоскутным одеялом, которое она успела спасти от огня. Он думал о своем отце и о старом отце Даре, думал о матери и о Винсе.
Висевшая вместо двери занавеска из мешковины зашевелилась, и в комнату вошел негр. Он поглядел на Бенедикта, потом на матушку Бернс, и в глазах его зажглась смешинка.
— Опять вместе! — сказал он. Это был Клиффорд Кинг. Бенедикт беспомощно заморгал. Клиф улыбнулся, но ничего ему не сказал.
— Вот что, выходи-ка отсюда, мать, — обратился он к матушке Бернс. — Слышишь? — повторил он, но она ничего не ответила. — Мы требуем, чтобы все уходили отсюда. — Он обернулся к Бенедикту. — Что это с ней стряслось? — спросил он.
Бенедикт пожал плечами.
— Она устала, — ответил он.
Матушка Бернс открыла глаза.
— Клиффорд, — сказала она, — ты что, меня не знаешь?
— Нет, мать, я-то тебя знаю, — ответил он.
Матушка Бернс с минуту пристально смотрела на него, а потом повернулась на бок.
— Я уже однажды убежала, — сказала она.
— О чем она говорит? — спросил Клиффорд Бенедикта.
— Она устала, — повторил Бенедикт. — Я побуду с ней. Я постараюсь уговорить ее...
Клиффорд снова посмотрел на съежившуюся, худенькую фигурку, словно застывшую на койке, и сказал:
— Если она не изменит своего решения, придется ее отсюда вынести на руках. Оставайся пока с ней.
— Что происходит? — спросил Бенедикт.
Клиффорд многозначительно посмотрел на него.
— Ничего особенного, не о чем беспокоиться, сынок. Нас не застанут врасплох.
Он вышел, а Бенедикт отодвинул занавеску из мешковины и сквозь сеть дождя поглядел на соседние хижины. Там уже не было признаков жизни. Лагерь опустел, а дождь лил все сильнее и сильнее. Легкая водяная пыль обрызгала его лицо, он вытерся рукавом.
— Я сейчас вернусь, матушка, — пообещал он и, согнувшись, выбежал под дождь. На полянке позади хижин он увидел группу мужчин и женщин под большим тентом. Среди них он заметил и своего отца. Добрик стоял на столе и говорил:
— Мы заляжем на шлаковом навале и постараемся не подпускать их с часок или сколько сумеем. За это время вы проберетесь к шахте Робина, и наши люди спустят вас вниз. Но солдаты, даже если мы их отгоним, все равно будут продолжать нас беспокоить...
Люди напряженно слушали и время от времени поглядывали на неистово хлеставший дождь, содрогаясь при мысли о том, что им придется идти под дождем много миль через лес, чтобы укрыться в заброшенной шахте Робина, в неведомых глубинах которой когда-то погибло двенадцать человек. Там они будут прятаться, как звери, — от солдат, от проливного дождя.
Люди начали поспешно собираться. Бенедикт подошел к отцу.
— Папа, — сказал он, — тебе не холодно?
Отец посмотрел на него.
— У тебя есть шапка? — спросил он Бенедикта.
— Нет, — ответил мальчик.
Он ласково коснулся локтя отца и возвратился в сарайчик.
— Матушка Бернс, — сказал он, — сюда идут солдаты. Придется вам отсюда уходить.
До него донеслось спокойное ровное дыхание, и он на цыпочках приблизился к койке. В тишине он смотрел на нее, и ему пришло в голову, что, пожалуй, сейчас он впервые видит ее по-настоящему. Лицо матушки Бернс смягчилось во сне, но все же ему казалось, что даже сейчас оно хранит отпечаток непреклонной воли. Ее морщинистое лицо напоминало высохшее дно пруда, прорезанное бороздами; в мутном свете видны были резкие очертания ее ноздрей. Притаившись, он внимательно разглядывал ее, боясь, что она это заметит. Выражение сейчас у нее было суровое, замкнутое, и он вдруг почувствовал восхищение перед этой женщиной и, когда вспомнил, что хотел чему-то ее обучить, осознал, как он был заносчив. Он понял, что она просто нуждалась в людском обществе. Да, этой старой женщине, жившей в бедном домишке на самом краю Рва, где в бессонные ночи она часто следила, как мчатся по откосу огненные шары и с шипением падают в стоячие воды, необходимо было человеческое общество. А он являлся к ней каждое воскресное утро, уверенный, самодовольный, держа под мышкой, поближе к сердцу, свой катехизис, и важно поучал ее. «Что есть бог? Кто сотворил нас?» — спрашивал он, забывая спросить, кто она такая и откуда. Как вспышка молнии, его внезапно озарила мысль о том, какие огромные преимущества давал белый цвет кожи, даже когда это была кожа «литвацкого отребья». Очевидно, матушка Бернс и для него была всегда лишь старой негритянкой, которую он мог поучать и которой он, во имя господа бога, покровительствовал, а ведь он не посмел бы так держать себя в отношении кого-либо другого... В первый раз со дня их знакомства он почувствовал себя перед ней глупым мальчишкой.
— Миссис Бернс, — сказал Бенедикт и протянул было руку, чтобы разбудить ее, но не посмел. Теперь он робел перед ней.
Дождь безостановочно колотил по крыше, просачивался через нее, струйками падал на земляной пол. Мокрые волосы Бенедикта липли к голове, вся одежда промокла, на ресницах повисли капли и катились по щекам, — казалось, он плачет. Бенедикт был не в силах покинуть старую матушку Бернс. Сев возле ее кровати, он сложил руки на коленях, стараясь не заснуть, не пропустить то мгновение, когда она проснется. С каким выражением она на него поглядит, хотел бы он знать...
Лагерь замер, лишь ветер да дождь шумели на просторе. Он понял, что все уже ушли. Дождь стал сильнее, он барабанил по земле, словно швырял крошечные бомбы. Крыша хижины сильно протекала. Бенедикт натянул над койкой одеяло, и вода, скопившись, образовала в центре его небольшую лужицу. В хижине, кроме койки, стула и ящика, ничего не было.
Ему показалось, что сквозь шум дождя он различает ружейные выстрелы. Он подошел к двери и прислушался. Над лесом стоял густой рев дождя. Полянка мерцала в сером вечернем полумраке. И снова тревожащие звуки выстрелов... Было холодно. Бенедикт стал искать, чем бы затопить. Увидев деревянный ящик, он разломал его и сложил дощечки посреди хижины, потом подложил под них бумагу, зажег спичку и стал раздувать. От едкого дыма на глазах у Бенедикта теперь выступили настоящие слезы. Дощечки потрескивали, и он дул на них изо всех сил, чтобы они лучше разгорелись. Глаза жгло, и он снова подошел к двери, чтобы немного охладить их. Бенедикт стоял и глядел на сплошную стену ливня. Вдруг ему показалось, что по поляне кто-то идет. Он позвал.
К хижине приблизились двое мужчин. Одним из них был Клиффорд Кинг, который еще так недавно пытался уговорить матушку Бернс покинуть жилище. Он был весь в крови, — пуля пробила ему насквозь щеку. Рядом с ним шел рабочий, белый, — он тяжело дышал и на чем свет стоит проклинал дождь. Лицо его было забрызгано кровью раненого. «Какого же цвета кровь у нас и у них?» Красного, красного, красного!