— Это панк! — объясняет мне Марлен, сама одетая как панк.
— А, круто, — отвечаю я. — Это один из моих любимых альбомов.
(Главное сделать вид, что я прослушал восемь тысяч пластинок панк-рока в прошлые выходные.)
В классе есть новичок — итальянец с Сицилии с кудрявыми волосами. Его зовут Витторио, и он ездит на мопеде! У меня же — велосипед на трех скоростях с той поры, когда мне было десять лет. У Витторио имеется миникассетник «Sony», и он слушает хэви-металл во всю мощность: «Iron Maiden» и «Kiss». Я же ни фига не понимаю, какая разница между панком и хэви-металлом. Поэтому наблюдаю, как ведут себя другие. Если ребята, которые мне нравятся, слушают панк, тогда я тоже буду его слушать. Если же нет, то я буду врубаться б хэви-металл по полной программе. Витторио мастерски клеит девчонок: ни тебе застенчивости, ни неловкости. В одно прекрасное утро он появляется в классе и громко заявляет, уперев кулаки в бедра: «Эй, парни, со вчерашнего дня я уже больше не девственник».
Девственник? Чего это? Не секу фишку. Но я крепко запомнил, что никогда не следует расспрашивать о сексе. ВСЕ должны об этом ВСЕ знать. Иначе тебя примут за последнего лоха на планете Земля и в ее окрестностях. Поэтому я молчу. Исключено также пользоваться словарем. Во-первых, потому что с тех пор, как мы искали с моими родителями значение «негорестной одежды» и в конце концов сели в глубокую лужу, я не доверяю этим толстым книгам. К тому же сам факт того, что ты должен открыть книгу, чтобы понять жизнь, означает, что ты ни фига не смыслишь в жизни.
Ладно, о’кей, Витторио больше не девственник. Это — важная новость. Очень рад за него и надеюсь, что об этом сообщат в вечернем тележурнале. По пути домой я сажусь на скамейку под красивым деревом. Оно находится посредине тропы под названием Лангедок. Отсюда можно видеть, как нижняя часть Лозанны спускается к озеру. Я различаю церковь Святого Иоанна рядом с моей старой начальной школой. Мне нравится эта скамейка и эта тропинка, потому что они — вне мира. Тут не слышно шума машин и не видно ни одного автобуса. Лангедок, кажется, находится на юге Европы. Это название немножко очаровывает меня.
— Скрич, скрич, — поет щебенка под моими подошвами, на которых я раскачиваюсь взад-вперед.
Я кручу кожаную ручку своего портфеля (два года назад я поменял рюкзак, который носят малыши, на портфель, который носят большие). И пытаюсь расшифровать слово «девственник», чтобы понять, что за ним скрывается. «Девственник» происходит от «девы», тут что-то связано с девчонками, но, что? Я напрягаю мозг, стараясь повернуть это слово и так и сяк, — у меня ничего не получается. Ерунда какая-то. Толкнув носком ботинка корни дерева, я резко встаю. Меня радует возвращение домой.
Запах табачного дыма, впитавшийся в мебель, успокаивает. Не то чтобы я слишком любил этот запах, но мне нравится, что он всегда один и тот же. Я хватаю пачку печенья из шкафчика для сластей (крайний слева на кухне, внизу) и иду в комнату поиграть с макетом «Звездных войн». Я имитирую радиопереговоры между космическими кораблями и базой Мятежников, проигрываю в сотый раз эпизод, когда металлический верблюд уничтожен, изображая скрежет железа. Я придумываю новую сцену: Мятежники вместе с вожаком окружают металлического верблюда. Они открывают огонь по железному монстру. Ужас! Солдаты осознают, что их лазерные пистолеты ничего не могут сделать против брони перевозчика армий. К счастью, Люк Скайуокер приходит на помощь на своем космическом корабле с двойным реактором: «Держитесь, друзья, сейчас я брошу ионную термогранату, чтобы разбить его левый рефлектор!» Мои щеки болят от имитации всех шумов: выстрелов, рикошетов, падений, диалогов, бруум, бланг, пью-пью, шшванг.
Я останавливаюсь, складываю руки на письменном столе и упираю в них подбородок. Через какое-то время мне в голову приходит вопрос: «А Люк Скайуокер? Он — девственник или нет?»
12. Нашвиль или Бельвиль
В субботу вечером, как обычно, я не знаю, чем мне заняться. Поэтому просто смотрю телек с папой и мамой. Алекс — на улице со своим приятелем Стефаном. Они любят забираться в склады рядом с железнодорожными путями, чтобы красть всякие штуки типа стальных шарикоподшипников, медных пластин, железной проволоки. Я не понимаю, зачем это нужно. Так или иначе, я не нахожу в этом занятии ничего прикольного.
По ящику показывают передачу «Елисейские поля», ведущий — Мишель Дрюкер. Мне нравится музыка заставки, но — тс-с! — не надо это говорить ребятам, потому что мне все-таки уже пятнадцать лет. Мишель Дрюкер появляется на экране телевизора. «Добрый вечер, спасибо за ваше внимание, спасибо, что вы по-прежнему верны нашему каналу „Антенна 2“… Вспомните его первое появление на телевизионном экране. Это было перед нашими камерами, в „Воскресных рандеву“. Около десяти лет назад он был почти неизвестен. С тех пор много воды утекло. Два года назад, практически день в день, он снова появился у нас, чтобы спеть „Будет достаточно одного знака“. Мы поняли, о каком знаке идет речь. И к нему пришел успех! В качестве доказательства я могу напомнить вам о триумфе, с которым его встретил зал „Олимпия“. Нам пришлось уговаривать его почтить своим присутствием сегодняшнюю программу. Перед вами Жан-Жак Голдман!»