— Это, скорее всего, часы в тысячу франков, — утверждает моя мама, почти шокированная собственными словами.
— Да ну! Ты так думаешь? — говорю я в изумлении.
По мне, дорогие часы стоят пятьсот франков.
Тысяча — это из области стратосферы.
— Ты будешь их носить, я надеюсь, — говорит мой отец.
— Ну да… Собираюсь.
— Тогда почему не наденешь их прямо сейчас? — продолжает он.
Под настойчивыми взглядами родителей я просовываю левую руку в браслет. Замочек застежки защелкивается на моем запястье. Моя мать в восторге. Мой отец — счастлив.
— Теперь ты — настоящий мужчина! — восклицает мать, гладя меня по щеке.
— Я надеюсь, что я им был еще раньше.
— Да, но это совсем не то же самое. Теперь, при часах, ты выглядишь солидно.
Я с нетерпением дожидаюсь понедельника, чтобы узнать, сколько стоит переход из подросткового возраста к взрослому состоянию в глазах моей матери. Прихожу в часовой магазин в центре Лозанны.
— Мой дядя подарил мне эти часы на прошлой неделе. Я хотел бы всего лишь узнать их цену.
— Это очень просто.
Продавец, одетый в элегантный голубой в белую полоску костюм-тройку, открывает ящик и просматривает каталог. Он деликатно перелистывает страницы, словно каталог сам по себе стоит целое состояние.
— М-м-м-м, — произносит он, поглаживая маленькую аккуратно подстриженную бородку. — Мы продаем эти часы по цене тысяча восемьсот пятьдесят франков.
Эх! На моем запястье бедного писателя — часы богача. Как с этим жить дальше?
20. Путевой блокнот
В шесть тридцать, как было условлено, я вхожу в кафе «Нао Фара». Сначала даю глазам привыкнуть к цветным мозаикам, отливающим перламутром. Несколько сирийцев, устроившихся на маленьких деревянных стульчиках, неторопливо потягивают трубки своих кальянов. Запах яблочного табака давно впитался в стены небольшого помещения. Я ищу взглядом Ахмеда, но он еще не пришел. Устраиваюсь за последним свободным столиком и заказываю «средний кофе с сахаром» на арабском, как меня научили. Звуки Дамаска достигают моих ушей как бы сквозь войлок. Мальчишка, одной рукой управляющий мотоциклетом и другой придерживающий на голове поднос с булочками, сигналит, чтобы расчистить себе дорогу в толпе. С другой стороны улицы радио играет арабскую техно-музыку. Вдалеке отбойный молоток систематически колотит по жести. Официант приносит мне кофе на небольшом медном подносе. Как обычно, напиток сопровождается стаканом воды, который лучше не трогать.
— Шукран!
— Афван![23] — отвечает мне он.
В кафе входит Ахмед. Как только он замечает меня, его глаза загораются. Я познакомился с ним сегодня утром, в отделе продления виз. Он помог мне разобраться в этажах сирийской администрации. Ахмед хотел получить визу для своего племянника. «Во всех странах одно и то же, — вздыхает он. Как только чиновник устраивается за своим окошком, он воображает себя божьим сыном!» Ахмед говорит на безупречном французском.
— Зачем вы приехали в Сирию? — спрашивает он, улыбаясь.
— Для удовольствия быть в Сирии, — отвечаю я.
— О-о-о, я понимаю. А какая у вас профессия в Европе?
— Я — писатель.
— Тогда, сделайте мне одолжение, приходите сегодня вечером в половине седьмого в кафе «Нао Фара». Это прямо за большим минаретом Омеяд. Вот увидите, вам понравится.
Я предвкушаю, как буду разговаривать с ним о стране, о его жизни и расспрашивать его о местных обычаях. Ахмед садится рядом со мной и тоже заказывает себе кофе. С его седой шевелюрой я даю ему около пятидесяти. Он — инженер по гидравлике. Я ему рассказываю, что нахожусь в Сирии вот уже две недели, а до этого разъезжал по Турции в течение месяца.
— И вы путешествуете в одиночку? — спрашивает он.
— О, вы знаете, когда путешествуешь один, как раз невозможно обойтись без компании даже десяти минут. Постоянно кого-нибудь встречаешь.
— Но скажите мне, ваша жена разве не с вами?
— Я еще не женат. У меня была подруга, но она ушла. Тогда я уехал путешествовать по Ближнему Востоку.
— Очень хорошо. Добро пожаловать!
Ахмед не успевает задать мне других вопросов. Только что вошел усатый человек, одетый в великолепную рубашку с темной вышивкой. Все курильщики кальяна поворачиваются к нему. В левой руке он держит щит, а в правой сжимает эфес потрясающей серебряной сабли. Я еще не знаю, что за спектакль меня ожидает.