Мать мрачно посмотрела на нее. Она на нее злилась? Неужели она выбросит нас из своей жизни, как и всех, кто ее разочаровал? Она отложила в сторону ужасное письмо. Отвела меня к дивану и усадила рядом с собой. А затем сделала то, чего не делала уже очень долго: погладила меня по голове, успокаивающе что-то нашептывая, а я разрыдалась еще сильнее.
— Вайолет, моя дорогая, все эти годы я и правда думала, что он мертв. Мне было слишком больно о нем вспоминать, говорить о нем. А сейчас, после этого письма… — слезы стояли у нее в глазах, но она сдерживала большую часть эмоций.
Когда я снова смогла дышать, я засыпала ее вопросами, и на каждый из них она кивала и отвечала утвердительно. Он был хороший? Богатый? Его все любили? Он был старше мамы? А меня он любил? Он когда-нибудь играл со мной? Называл меня по имени? Мать продолжала гладить меня по голове и по плечам. Мне было очень грустно и не хотелось, чтобы она перестала меня успокаивать. Я продолжала задавать вопросы, пока не устала их придумывать. К тому времени я уже ослабела от голода, и Золотая Голубка позвала служанку, чтобы она принесла мне обед прямо в Бульвар.
— Твоей матери нужно побыть одной.
Мать поцеловала меня и прошла в спальню.
Пока я ела, Золотая Голубка рассказывала мне, как тяжело было матери выжить без мужа.
— Она тяжко трудилась только ради тебя, малышка Вайолет, — сказала она. — Будь благодарной, относись к матери лучше.
Перед самым уходом она посоветовала мне хорошо учиться, чтобы стать умной и показать матери, как высоко я ценю ее усилия. Но вместо занятий я легла на кровать и стала думать о своем недавно умершем отце. Я попыталась составить его портрет: у него каштановые волосы, зеленые глаза — прямо как у меня… Вскоре я заснула.
Я все еще была сонная и плохо соображала, когда услышала, как кто-то спорит. Оглядевшись, я поняла, что до сих пор нахожусь не в своей комнате, а в Бульваре. Я подошла к окну и выглянула наружу, чтобы выяснить причину переполоха. Небо было темно-серое, как всегда между ночью и утром. Галереи пустовали. За окнами, вокруг внутреннего двора, было темно. Я повернулась и увидела слабый луч теплого света, исходивший из-за занавесей за стеклянными дверями. Голос, яростно с кем-то споривший, принадлежал моей матери. Сквозь щель между занавесями я увидела ее затылок. Она распустила волосы и сидела на диване. Мать уже вернулась с приема. В комнате был кто-то еще? Я прижалась ухом к стеклу. Она ругалась низким, странным голосом, похожим на утробный рык Карлотты. «Ты бесхребетный… жалкая марионетка… в тебе характера не больше, чем в грязном воришке…» Она швырнула на пол сложенный листок бумаги, и он приземлился недалеко от потухшего очага. Было ли это то самое письмо? Она подошла к рабочему столу, села за него, схватила лист бумаги и полоснула по нему перьевой ручкой. Затем смяла наполовину исписанный лист бумаги и тоже швырнула на пол.
— Лучше бы ты на самом деле умер! — закричала она.
Мой отец жив! Она снова мне солгала! Мне хотелось вбежать к ней и потребовать, чтобы она рассказала об отце: что с ним, где он сейчас. Но потом она подняла взгляд, и я чуть не вскрикнула от страха. Глаза ее стали совсем другими, зеленые радужки вывернулись наизнанку и стали тусклыми, будто песок. Они были похожи на глаза мертвых попрошаек, тела которых я видела в сточных канавах. Она резко поднялась, потушила лампы и пошла в спальню. Мне нужно было прочитать это письмо. Я осторожно открыла стеклянные двери. В кабинете было темно, и я стала пробираться вслепую, шаря вокруг себя руками, чтобы не наткнуться на мебель, потом опустилась на колени. Неожиданно я почувствовала чье-то прикосновение и ахнула, но это оказалась Карлотта. Она ткнулась в меня головой и замурлыкала. Я нащупала плитки возле камина, провела по ним руками — ничего. Я нашарила ножки стола и медленно поднялась. Глаза привыкли к темноте, но я не видела ничего похожего на письмо. Горько разочарованная, я осторожно выбралась из комнаты.
На следующий день мать вела себя как обычно: бодрая и здравомыслящая, она активно командовала в доме, а на вечернем приеме была обаятельной и разговорчивой и, как всегда, улыбалась всем гостям. Пока они с Золотой Голубкой были заняты гостями, я проникла в Бульвар и приоткрыла стеклянные двери ровно настолько, чтобы протиснуться в кабинет, затем зажгла газовую лампу. Я выдвигала ящики стола, пока не нашла тот, где она хранила письма. На конвертах были напечатаны названия компаний. Я посмотрела у нее под подушкой и в небольшом шкафчике рядом с кроватью, а потом подняла крышку сундука, стоявшего у изножья кровати. Из него вырвался запах скипидара. Его источником были две свернутые картины. Развернув одну из них, я увидела портрет мамы, на котором она была совсем юной девушкой. Я положила его на пол и разгладила. Ее взгляд был устремлен вперед, и мне казалось, что она смотрит прямо на меня. Грудь она прикрывала тёмно-бордовой тканью, а ее бледная кожа сияла, как холодная луна. Кто это нарисовал? Почему мама на картине едва одета?