Я облегченно вздыхаю, стоит мне коснуться ручки двери. Коридор давит на голову, заставляя вспоминать бесконечное небо и мою долину. Там верхом на Рее я могу бросить вызов и ветру, и отцу, и даже Богу! Будь моя воля, я бы взял Рея, построил шалаш и правда ночевал бы у реки в низовье полей. Но отец скорее отправит нас обоих на убой, чем позволит своему первенцу скитаться по ранчо. И даже то, что я уже выше его на полголовы и такой же широкий в плечах, не прибавляет моим словам веса в редких спорах. Хотя что со мной могло бы случиться за два-три дня? Мне же просто не хватает времени наедине с собой и природой. Дом, хоть и родной – все равно тесен для меня.
Я открываю дверь. Бесшумно. Ярко вспыхивает молния, и я широким шагом пересекаю порог собственной спальни. На миг кажется, что я перепутал комнаты, но знакомый беспорядок ставит все на свои места. Взгляд скользит по обстановке. У меня просторно, но в меру. Матушка, расселяя нас, знала, кому как будет лучше. К примеру спальня моей сестры – просто царство шкафов с одеждой, тогда как братья, хоть и живут вместе, обходятся комнатушкой даже меньше моей. Волшебство, по-другому и не скажешь.
Я мысленно хвалю себя за то, что закрыл утром окно. Последнее, чего мне бы сейчас хотелось, это звать прислугу и слушать ее причитания во время мойки полов.
В комнате сгустился сумрак, а лампу зажигать лень. Всего шесть часов. Я раздеваюсь до белья. Бросаю одежду на полу, пускать ручейки дождевой воды по половицам. Откуда-то навалилась неимоверная усталость, и я решаю наградить себя парой часов крепкого сна. Насухо вытершись полотенцем, я делаю шаг к кровати… Тусклый луч света касается моего бедра, живота и я невольно замираю.
Что есть красота? Что думают обо мне другие? Красив ли я? Работа в поле и любовь к плаванию сделали мое тело подтянутым, рельефным. Я провожу указательным пальцем по кубикам пресса, останавливаясь на тазовой косточке, а потом веду рукой вверх, обвожу сосок и касаюсь шеи. У меня она крепкая, сильная, в то время как братьям достались тонкие, слегка вытянутые, как у матери. В скупом свете дня я кажусь себе красивым. Или, по крайней мере, ничем не хуже других парней. И, как ни странно, в полутьме я вижу больше, чем при ярком свете. Иногда один единственный луч становится ослепительным, искажающим лезвием. То ли дело тьма. Мрак перед восходом солнца учит, что такое свет.
Как же хочется спать… Поддавшись сладкому зову онемевшего тела, я делаю шаг к кровати, и ни молния, ни гром, ни тяжелые мысли не мешают мне провалиться в темноту, стоит голове коснуться подушки.
Просыпаюсь я от стука в дверь. Ровно три удара. Значит, будит меня сестра: братья не такие учтивые; как правило, они врываются ко мне с громкими криками и сразу прыгают на голову. До сих пор не верю, что мы родственники. У нас с сестрой много общего, а вот близнецы… Иногда мне кажется, что мать нашла их где-то в лесу и пожалела, решив не оставлять на съедение койотам. Кто же знал, что они сами волчата?
Я потягиваюсь и смотрю в окно. Закат. Значит, сегодня работ в поле не предвидится, и сестра позвала на ужин. Невыносимо лень, но я заставляю себя встать с кровати. Надевая первые попавшиеся штаны, подхожу к двери и замираю. Отец точно спросит, как я попал в дом и почему не заглянул к нему. Решив сослаться на невыносимую усталость, я открываю дверь и сразу ощущаю запах запеченных овощей и мяса. Сестра очень любит готовить, несмотря на наличие кухарок. Голод ведет меня песнью сирен вниз, к еде.
В нашей столовой – как и у любой не очень зажиточной американской семьи, которая хочет быть похожей на зажиточную, – горит камин. Даже летом, когда нечем дышать, отец считает своим долгом устроить нам невыносимое испытание жаром. Так, по его мнению, мы смотримся солиднее, и плевать, что нас никто не видит.
Пиршество в разгаре. Отец, как и полагается, сидит во главе вытянутого стола, по правую руку от него пустует мое место, рядом – сестра, а слева – братья.
Поздоровавшись, я занимаю свой стул. Глаза невольно цепляются за еще одно пустое место, напротив отца, на другом конце стола. Место сервировано. Стоит еда. И снова: все напоминает о смерти матушки.
– Франческо, тебе сколько лет?
Отец заговаривает басом, не смотря на меня. Дело плохо: именно в гневе он всегда избегает прямого взгляда в глаза. Я сжимаю вилку и замираю над едой, будто пойман на месте преступления.
– Сколько раз нужно повторить, чтобы ты перестал скакать в непогоду? Может, мне продать Рея?