Алексей Ливанов
Долиной смертной тени
Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня. Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена. Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни.
ПРОЛОГ
— Ты знаешь, что ты психопат? — Шум заглянул за валун, и улыбка, ещё совсем недавно играющая на его лице, бесследно исчезла. Я сидел на земле, уперевшись спиной в валун и рассматривал свои руки, обильно испачканные в крови. Руки не тряслись, хотя сердце выпрыгивало из груди от адреналина и, казалось, готово было выпрыгнуть из глотки. Хотелось курить.
Так и не дождавшись от меня хоть какого-то ответа, Шум молча полез в свою «мародёрку» и, достав из неё упаковку влажных салфеток, протянул мне несколько штук. Пока я старательно вытирал уже начинающую высыхать кровь убитого мной выродка с рук, ножа и берцев, к нам подошёл Камрад. С удручённым видом заглянул за валун и со вздохом выдал:
— Зря ты это сделал. По крайней мере здесь и сейчас.
Аукнется.
Я ничего не ответил и ему. Я должен был это сделать. Это не просто враг или противник. Попади я ему в руки живым, вряд ли моя участь сильно отличалась бы от его теперешней. Даже обычного игиловца[1] я бы просто пристрелил. Но не эту падаль.
— Дай закурить, — попросил я Камрада, закончив вытирать остатки крови. Он молча протянул мне начатую пачку «Elegance» и, повернувшись к группе, закончившей зачистку, крикнул:
— Собрать всё оружие! Живых духов связать попарно, спинами!
— Возьмёшь с собой Выдру, Магу, Ваху и станьте на охрану этих огрызков, — обратился он уже к Шуму, — а я пока к садыкам за переводчиком. И это… — Камрад посмотрел на меня. — Второго мясника не включай. Раньше времени.
— Добро! — ответил Шум и направился к группе пленных, которых пинали садыки.
Гремлину, своему заму, Камрад поручил организовать боевое охранение по периметру, пока не закончится допрос.
Бойцы, недовольно ворча, стали собирать оружие, многое из которого было сильно покоцано и представляло собой уже только доказуху количества двухсотых духов. Сложив его в одну кучу, предварительно разрядив, все стали выходить на возвышенность вокруг места нашей удачной засады. Медленно поднимался на ближайшую возвышенность и я. Гремлин не стал изобретать велосипед и выставил в охрану всех, уповая на недолгий допрос пленных.
Минут через двадцать наверх выбрался Шум, волоча за собой трофейные стволы. Побросав их на землю, он стал рядом со мной и спросил:
— Как ты, братан?
— Не дождутся, — ответил я, — что себе отжал?
— С чего ты взял? — с лукавой улыбкой спросил Шум.
— Не первый день замужем. Ну, хвастайся уже.
Шум достал из подсумка сброса коллиматорный прицел «EOTech–512» и протянул его мне. Я покрутил в руках амеровскую приспособу, отметив, что она вполне ещё не убитая.
— А как ты его на свой калашмат крепить собрался? — спросил я Шума, возвращая ему его приблуду и закуривая сигарету. — У тебя же базовый калаш, без обвеса.
— У Куска есть навесные планки Пикатинни и Вивера[2] с кронштейном под «Ласточкин хвост». Договорюсь.
Примерно через час послышались одиночные выстрелы в ущелье. Обернувшись, я увидел Выдру, Ваху и Магу, расстреливающих «воинов псевдохалифата» и поднимающегося к нам Камрада. Походу допрос был закончен, и пацаны автоматически попали в расстрельную группу. Пока командир взвода и бойцы с охапками изъятых стволов поднимались на возвышенность, садыки пинали трупы игиловцев, плевали на них и что-то выкрикивали.
— Горняки! То есть, люди с гор, — усмехнулся Шум, подражая голосу героя одного старого советского фильма и, посмотрев на меня, добавил, — не то, что мы, культурно и вежливо, да?
Я промолчал.
Попрыгав в подъехавший транспорт, мы двинулись обратно в посёлок. Слава Богу, сегодня нет ни раненых, ни убитых среди нас.
Уже начинало темнеть, когда мы вернулись к занятому посёлку, в котором пока и располагались. Старшина с позывным Кусок и боец с позывным Мэни, оставшийся в расположении из-за того, что последние два дня страдал жёсткой диареей, встретили нас закипевшим пятилитровым чайником. Выставили фишку, сменив на ней побледневшего Мэни. Наспех перекусив осточертевшими тушняком, галетами и чаем из сухпайков, помывшись по-быстрому в тазиках технической водой из кубовика, оба отделения стали готовиться к отдыху и разбредаться по своим спальным местам в огромном особняке. Камрад расписал график фишки и патрулей. Спустя несколько часов, уже почти в полночь по местному времени, я сидел на крыльце дома, открытая веранда третьего этажа которого была определена под фишку, которую я уже отстоял. Я не чувствовал угрызений совести за события сегодняшнего дня, но гнетущее ощущение чего-то нехорошего не давало мне уснуть. Чуйка меня не подвела. Вышедший на улицу Камрад подошёл ко мне и сказал почти без эмоций: