Я для пробы попросил боржома, и надо же — есть боржом!
Ждать пришлось недолго, и вскоре нас пригласили в конференц-зал, небольшой, но родной, с портретами Брежнева и Андропова и большим бронзовым бюстом Ленина. Или гипсовым, но раскрашенным под бронзу, экономика должна быть экономной!
Вошел Яковлев, и все встали. А мы уже стояли.
Михаил Данилович поприветствовал нас, сказал, что перед нами стоит ответственная задача — продемонстрировать преимущества социализма.
В ответном слове товарищ Миколчук заверил, что продемонстрируем. Непременно продемонстрируем. Иначе и быть не может.
Потом попросили выступить меня.
Я говорил не борзо, не горячо, не ярко. Образ «утомленный гроссмейстер». Сказал, что буду биться до последнего, а вот до чего до последнего — не сказал, чем вызвал у Миколчука тревогу, у посла легкое недоумение, а у зала — интерес. Они-то ждали взвейся да развейся, а тут…
Стали задавать вопросы.
Как дела у Фишера? У Фишера дела хороши. Он обратился к американским толстосумам с предложением организовать турнир наподобие Турнира Мира, с большим призовым фондом. Толстосумы крякнули, но пустили шапку по кругу, и осенью, вероятно, в октябре, этот турнир состоится в Лас-Вегасе. Участвовать будут те, кого лично пригласит Фишер, десять — двенадцать шахматистов. Приглашения посланы Карпову, Корчному, Петросяну, Спасскому и другим сильнейшим шахматистам планеты.
Буду ли участвовать я?
Фишер в телефонном разговоре сказал, что он меня приглашает, но официальную бумагу я ещё не получил.
Вы говорите с ним по телефону?
Время от времени.
Когда программа Ботвинника победит чемпиона мира?
В этом году точно нет. А там посмотрим.
Кто сильнейший шахматист планеты?
Сегодня это Фишер и Карпов.
А вы?
А я карабкаюсь по каменистым тропам к вершинам.
И на этом я закончил: через три часа мне встречаться с Ларсеном. За доской.
Мне пожелали победы, мероприятие завершилось, а посол попросил нас зайти к нему в кабинет. Ну как попросил: посол олицетворяет собой нашу страну, и его просьба подлежит обязательному исполнению.
В кабинете нас ждал чай с воронежскими конфетами, черносливом в шоколаде.
— Шоколад полезен при умственных нагрузках, — заверил посол, — вы кушайте, кушайте.
Все робко взяли по конфетке, а я съел три, чем заслужил отеческую улыбку Яковлева.
— Могу ли я чем-нибудь помочь? — спросил он на прощание.
— Видите ли… — я покосился на Миколчука.
— Все могут идти, а вы, Чижик, останьтесь, — с улыбкой процитировал посол.
Все и ушли.
— Так что вы хотите мне сказать?
— Я… Знаете, если играет оркестр, я чётко слышу — вот тот тромбон сфальшивил.
— Что-то не так?
— Именно, Михаил Данилович. Тут не оркестр, и кто фальшивит — сказать не могу. Но чувствую… диссонанс.
— Кого-то нужно убрать? В смысле — отозвать в Союз?
— Всех! — откровенно ответил я. — В шахматах количество в качество не переходит, в шахматах наоборот, у семи нянек дитё без глазу. Трое помощников — в самый раз, только это должны быть люди, во-первых, которых знаю я, во-вторых, которые знают меня. И потом… в команде должно быть единоначалие, и в моей команде командиром должен быть я.
— Товарищ Миколчук руководит шахматной федерацией…
— И пусть руководит — федерацией в целом. Но не мной и не моей командой. Верховный Главнокомандующий не учил Покрышкина летать, Зайцева стрелять, а четырех танкистов и собаку — управлять танком. Дело руководителя — поставить задачу и обеспечить силы и средства для её выполнения. А уж снайпер сам знает, какая ему надобна винтовка, с каким прицелом, и кого взять в оруженосцы. А то нацепил чудик чёрные очки, и воображает, будто мне от этого большая польза.
— А пользы нет?
— Ему, вероятно, есть. А мне нет. Напротив, будут говорить, что я побеждаю за счёт создаваемых помех противнику. Будут говорить, что все советские спортсмены побеждают благодаря грязным трюкам. Будут стараться запятнать чистый образ советского спорта. Оно нам нужно?
— Я, конечно, могу позвонить Павлову…
— Боюсь, кроме нервотрепки, ничего не выйдет. Это я так… на будущее…
Мы расстались, на дорожку я взял ещё горсть конфет. Две горсти. Всё, что оставалось в коробке. Действительно, отличные конфеты у посла. В магазине, даже в «Елисеевском» — не то.
Совсем не то.
Миколчук и остальные смотрели на меня с осторожностью, верно, гадали, о чем я говорил с послом. Но я рассеивать надежды, сомнения, или даже опасения не стал. Я тоже могу изображать из себя причастным высших тайн.