Сделали рентген. Да, да, на том самом аппарате, на котором смотрели Брежнева.
У меня ничего не нашли. У Брежнева, сказал рентгенолог, трещины двух ребер. Легко отделались оба.
Обработали рану, наложили шесть швов, смазали синтомициновой эмульсией, перебинтовали, и посоветовали прийти завтра на перевязку. Если мы не улетим.
А когда мы улетим — теперь?
Не знаю.
От всех процедур немного закружилась голова, и я опять присел на стульчик. Как добраться до резиденции?
Да не вопрос!
Показался Леонид Ильич в сопровождении Каддафи. Ну да, ситуация особая — покушение на высокого гостя, почти друга, тут уж не до протокола.
Леонид Ильич шел осторожно, но бодро.
Позади обоих — Медведев. Смущен, но доволен: патрон жив и здоров. Ну, почти здоров. Трещины ребер для автомобилиста — дело нередкое. Резкое торможение, грудью налетаешь на руль, и вот она, трещина ребра. Поболит и заживёт.
— Ты как, Миша?
— Отлично, Леонид Ильич!
— Мундир у тебя вот только…
Я как заведенный стал переводить слова Брежнева.
— Этот мундир мы разместим в музее воинской славы, — ответил Каддафи. — Пусть видят, как следует защищать дело революции!
В резиденцию нас повезли уже в закрытом «Мерседесе».
По дороге Каддафи сказал, что, по предварительным данным, покушение устроили египетские фидаины. Как, зачем — разбираются. Эти — пешки, знают мало, но у нас — то есть у ливийцев, — спрашивать умеют. Да, выжили четверо, ранения у них серьезные, но подлатают до кондиции.
У резиденции Каддафи пожелал нам всего самого наилучшего и, извинившись, отбыл назад. Разбираться. Ситуация-то непростая.
И, конечно, никаких протокольных ужинов. Для общественности сделано заявление, что произошла автомобильная авария. Пострадавшим оказана необходимая медицинская помощь, в госпитализации они не нуждаются. Имена пострадавших не называются, но ясно, из-за кого могут отменить приём.
Ну и ладно. Костюм-то у меня есть, дорожный, но хороший, английский, а вот рубахи нет. Не до приёмов.
В резиденции нас встретили доктора, Гостелов и Жучарский. Встретили, собственно, одного Брежнева, на остальных, то есть меня и Медведева, ноль внимания. Прочие тоже суетились, но в меру. Видно, команда такая — сохранять спокойствие.
Брежнева увели в апартаменты, а Медведев задержался.
— Пойдем, поужинаем? — предложил он.
Я осмотрелся. Мундир испорчен безнадежно. Нельзя в таком людей пугать.
— Да мы у меня, — прочитал мои мысли Медведев. — Найдется кое-что.
Понятно. Время допроса.
Комнатка у Медведева небольшая, и соединена внутренней дверью с апартаментами Брежнева. Чтобы в любую секунду, да.
Но сейчас Леониду Ильичу требовался покой, и только. А охрану обеспечивали доктора. Да, советский врач и швец, и жнец, всех достоинств образец.
Стол, а на столе — вот те на! Шахматы!
— Нет, я не играю. Задачки решаю. Иногда. В минуты отдыха, — словно оправдываясь, сказал Медведев.
Он сдвинул доску с фигурами к краю стола, а из холодильника (советский, «Север») достал кирпичик «Бородинского», копченую колбасу, луковицу, колбасный сыр и бутылку «Столичной» — всё, конечно, как и холодильник, тоже наше, московское.
Странные у Медведева представления об обеде.
— Ничего, не до разносолов, — сказал он. — зато снять страх — лучше водки ничего не придумано. Некоторые говорят, «Посольская» лучше, а я за «Столичную» стою, — сказал он, открывая бутылку.
— Страх?
— Пусть напряжение, тут не слово главное, — он налил мне граммов пятьдесят, а себе — ни-ни.
— Я на дежурстве круглосуточно, не положено! — сказал он с видимым сожалением. Потом решительно сказал — а, ладно. Пятьдесят граммов можно.
И налил себе.
Я глазами показал на дверь, за которой отдыхал Брежнев.
— Он? Ни-ни. Абсолютно. Хотя после сегодняшнего… Но ему врачи укол сделали. Нельзя мешать. Ну, живем!
И мы выпили.
Это у них методичка, что ли? Расположить собеседника, подпоить и завести душевный разговор? «Провести задушевку», как говорила в школе классная руководительница. Случайно подслушал.
— Где ты этому научился? — спросил Медведев. — Я бы не смог. В смысле — не сумел, — он нечувствительно перешел на «ты».
— Чему научился? Что — не сумел?
— Ты положил этих — ну, как в кино. Помнишь, «Белое солнце пустыни»?
— Какое кино, что ты, Владимир Тимофеевич, — я тоже перешел на «ты», но с уважением: он старше меня. — Я ведь гроссмейстер. Иначе — большой мастер.
— И что?
— И то. Ты думаешь, что шахматы — это о деревяшках на доске? Шахматы — это искусство войны.