Райнер услышал гнусавый звук радиовызова, и один из полицейских вылез из машины. Второй полицейский — Райнеру были хорошо видны его нос с горбинкой и торчавший над воротом кадык — остался сидеть рядом с шофером.
Тот, что вышел из машины, хорошо знал свое дело. Перебитый нос, кривые ноги, полутяжелый вес, быстрая реакция и рука тверда.
— Обе руки на машину и не двигаться!
Райнер повернулся к нему спиной и уперся ладонями в кузов «плимута». Одной рукой тот обшарил карманы, вынул бумажник и открыл его.
— Флейчер Гарри, инженер-химик. Живете не в этом районе. Что здесь делаете?
Райнер переминался с ноги на ногу.
— Девочка, — сказал он. — Я иду из отеля «Стелла», можете проверить, но хотелось бы, чтобы это осталось между нами.
Полицейский, вынув блокнот, что-то записал.
— Могу ли я попросить вас об одолжении?
Шофер обернулся, уставился на него.
У всех троих были абсолютно безразличные морды, они смотрели на него, как смотрят на что-то скользкое и холодное.
— Уж очень неспокойно сегодня, — продолжил он. — Если вам по пути, подбросьте меня до Бэкмора, а там я возьму такси. Это всего в двух кварталах.
Полицейский сел в машину, оставив дверцу открытой.
— Садитесь, нам по пути.
Райнер пригнулся и влез в машину.
— Ну и ночка! — сказал он. — Похоже, вам не удастся выспаться.
Кадык задвигался.
— Мы и не собираемся спать, пока их не поймаем.
— Долго не продержатся, — сказал Райнер, — они уже на пределе.
Автомобиль медленно катил вдоль набережной. Метров через пятьдесят на углу улицы Райнер увидел знакомые ржавые жалюзи.
— Сигарету?
Тот, что его обыскивал, наклонился, и пламя высветило перебитый нос, но огонь погас прежде, чем сигарета раскурилась. Полицейский поднял глаза и увидел, что пассажир пристально смотрит в окно.
— Кто-то прячется за мусорным ящиком.
Полицейский мгновенно развернулся, правая рука легла на кобуру кольта. Едва он успел понять, что она пуста и что его надули, как удар рукоятки отбросил его к окну. Горбоносый обернулся и в долю секунды понял, что произошло.
Удар в лицо был такой силы, что ему показалось, будто на него наехала пятнадцатитонка; тело его сползло на пол между бардачком и сиденьем.
Шофер втянул голову в плечи, и вся жизнь с бешеной скоростью пронеслась у него в голове.
В боковом зеркале он увидел свое ухо и поблескивающие рядом медные пули в барабане револьвера.
Тот, кто его держал, стоял совсем близко.
— Въезжай на тротуар и останови вплотную к жалюзи так, чтобы только дверь открыть. И без глупостей, убью!
Машина остановилась.
— Выходи.
Шофер вышел. Райнер увидел, что рубашка на спине потемнела от пота.
Он швырнул ключи, и шофер поймал их на лету.
— Открывай.
Шофер медленно поднял жалюзи. Райнер огляделся.
— Вынимай своих приятелей и заноси их туда.
Так же молча шофер подчинился. Сначала вытащил сидевшего рядом: взяв его под мышки, потянул из машины, так что ноги шлепнулись на тротуар; затем пригнулся, пролез под железным листом, втащил за собою тело. Второй был гораздо тяжелее, но он справился и с ним. Райнер взял электрический фонарик с полки за задним сиденьем, закрыл дверцы, зажег фонарь, вошел и опустил за собой жалюзи. Мертвенно бледный Крэнсон, казалось, не мог шевельнуться. Он уставился на полицейских.
Райнер, подойдя к шоферу, ударил его. Тот рухнул, как срубленное дерево. Райнер молча зашел за стойку, перезарядил свой «даймонбэк» и бросил три полицейских кольта в глубину комнаты, за кучу кирпича и строительного мусора.
Взяв наручники, сцепил их одного с другим за запястья; приковал последнего еще и к ножке банкетки, а ключи положил к себе в карман.
Оставалось самое сложное: устроить Крэнсоыа на заднее сиденье.
Фонарь высветил безжизненно раскинутые руки шведа; кровь сочилась, стекая капля за каплей по толстому животу.
— Всего три метра, — сказал Райнер, — надо их пройти.
Он уловил отчаяние в голубых глазах, но не стал дожидаться ответа.
Приподнял жалюзи, открыл дверцу автомобиля и вернулся к Крэнсону.
— Я дотащу тебя, терпи.
Согнувшись, он обхватил толстые лодыжки.
Швед застонал, стон перешел в какие-то хлюпающие звуки, и, увлекая за собой мусор, тяжелое тело заскользило по полу. В тусклом свете раннего утра он увидел себя сидящим на тротуаре.
Райнер отпустил ноги, перешагнул через него и подхватил под мышки. Сильным рывком сумел его посадить, толстые ляжки сдвинулись, и швед привстал. Сделав шаг, он свалился на заднее сиденье. Райнер закрыл дверцу, задернул занавески и, сев за руль, погнал машину в направлении Бэкмора.
Их собралось около сорока в зале гостиницы «Дарнинг», которую они сняли накануне.
В свете люстр некоторые из них — те, что были в военной форме, — старались соблюдать соответствующие степенность и выправку. Большинство же пришло в спортивных костюмах. Одним из немногих, кто надел галстук, был Менеринг. Он встал, резким жестом прервал аплодисменты и поставил свой стакан на стол.
Откашлявшись, он начал речь, которую в общих чертах набросал накануне.
— Волонтеры, — сказал он, — я буду говорить прямо. Вы достаточно знакомы со мной и знаете, что мне неведомы ухищрения политиканов, я был и остаюсь фермером, краснобайствовать не умею.
Это вступление было встречено гулом голосов. Он всегда так начинал: заявление о том, что он не умеет произносить речи, позволяло ему говорить дольше других.
Менеринг задержал дыхание, вызывая прилив искусственного гнева, и ударил кулаком по столу.
— Я не умею краснобайствовать, — повторил он, — потому что я простой человек и знаю только свое дело, в этом мы все похожи и по этой самой причине являемся цветом нации.
Он прервал вновь поднявшиеся овации.
— Цветом нации, потому что всякий раз, когда в этой стране убийца, чужак или грязный негр затевает беспорядки, обращаются именно к нам, чтобы его найти, и это доказывает две вещи: первое — что полиция этой страны сама по себе не способна заставить уважать закон, второе — что страна рассчитывает на нас, и только на нас, недаром нам всегда доставались самые рискованные дела.
Четыре одобрительных свистка послышались из глубины зала.
— Заткнитесь! — заорал Менеринг.
Раздался смех, и Менеринг понял, что и на этот раз он сумел их пронять.
— Но бывает так, — продолжал он, — что мы теряем перья в наших очистительных операциях; работа, которая на нас возложена и которая заключается прежде всего в том, чтобы не допустить грабежа нашего имущества, несоблюдения наших законов и насилия над нашими женщинами, — это небезопасная работа, и в этот вечер одного из нас нет здесь, чтобы поднять стакан за здоровье волонтеров, почетным президентом которых я являюсь. Один из нас отсутствует сегодня, и нам всем его не хватает. Я говорю о Дэне Мюррее.
Последние слова Менеринг произнес в полной тишине. Все знали Мюррея, бравого парня, который всегда успевал вовремя опорожнить свой стакан или свою обойму.
Лицо Менеринга побагровело, бычья шея окрасилась в малиновый цвет.
— Дэн был моим другом, — сказал он. — Его предательски убил этот выродок, эта свинья, этот грязный швед по имени Крэнсон.
В третьем ряду один из присутствующих вскочил со своего места.
— Прикончим его, — заорал он, — в погоню, волонтеры!
Менеринг поднял руку, предлагая успокоиться.
— Мы его прикончим, — сказал он, — мы сделаем все, чтобы его прикончить, но я собрал вас здесь не только для того, чтобы сказать: погоня продолжается, а чтобы сообщить вам кое-что такое, о чем никто из вас еще не знает.
Наступила выжидательная тишина, и Менеринг понял, что пришел решающий момент — сейчас или никогда. Физиономии сидящих перед ним людей были напряжены до предела.
Он поднял кулаки кверху и перешел на крик.
— Надоело! — заорал он. — За нами приходят, когда что-нибудь случается, а когда все улажено, каждый из нас возвращается к себе, пока мы снова не потребуемся; в остальное время никто не заботится о корпусе волонтеров, и в этот вечер жена Мюррея одна в своей постели.