Выбрать главу

Если Вы спокойно и последовательно подумаете над тем, что я вам здесь говорю, это объяснит вам многое, что должно Вам казаться во мне странным.

До встречи завтра вечером.

Передайте привет маменьке.

Долли по своей привычке размышлять о многом: о тех, с кем сводила ее судьба, или об их поступках, о событиях, происходящих в семье, или о политике разных стран — сейчас долго и упорно думала об Александре I.

Он говорил ей, что еще в возрасте девятнадцати лет, будучи великим князем, писал своему бывшему воспитателю Аагарпу о том, что принял твердое решение отказаться впоследствии от носимого им звания.

Он писал тогда же своему приятелю В. П. Кочубею:

Рожден не для того сана, который ношу теперь, и еще меньше для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим способом.

Елизавета Михайловна говорила Долли, что в 1819 году Александр I сказал брату Николаю и его жене Александре Федоровне: «Я решил сложить с себя мои обязанности и удалиться от мира».

— Он может это сделать! — воскликнула Долли. — Он весь в противоречиях. Он любит власть, страстно любит, но в то же время она и тяготит его. Его мучает убийство отца, в котором он был пусть косвенным, но все же виновником. И кроме того, он очень религиозен.

4

Первый раз Григорий провожал Долли с работы домой. В час пик они проехали в метро несколько остановок. Толкотня была неимоверная. Они и не пытались сесть. Григорий одной рукой держался за поручень, другой придерживал Долли. Разговаривать было невозможно, и они только поглядывали друг на друга и улыбались. Григорий обратил внимание, что Долли была почти такая же высокая, как он.

Потом они медленно шли по бульвару. Там оседал почерневший снег. Стоял январь. Но солнце, совсем весеннее, вводило в заблуждение природу. Забываясь, пробовали свои голоса не улетевшие, видимо, в теплые края птицы. На проталинах зеленела прошлогодняя трава. Голуби с наслаждением пили грязную воду из обширных луж.

Долли и Григорий сели на скамейку.

— Мне прежде всего хочется знать, если, конечно, это не секрет, почему вас интересует пушкинское окружение и, в частности, графиня Фикельмон?

— Прежде всего меня интересует Пушкин, а потому и все его окружение. Ну, а Пушкин кого же может не интересовать? И еще: я сибиряк, Долли, иркутянин. Вы это знаете по первой нашей встрече, когда боялись доверить книги человеку, временно проживающему в Москве. Наша Сибирь и мой родной Иркутск связаны с декабристами, перед которыми невозможно не преклоняться. И чем больше узнаешь о них, тем больше изумляешься, что в те времена в среде великосветского общества зародилось это политическое движение. Они шли, обуреваемые своей меч-

топ. зная, что в случае неудачи потеряют все — и титул, и семью, и, может быть, жизнь. И все же шли. И вот казнь. И ссылка в Сибирь. Кандалы. Заключение. Каторжные работы. Вечное поселение в Сибири. А жизнь в Петровском заводе, Долли, — это особый мир. Мир удивительных людей. Они жили артелью. Артель имела свой устав.

— Да, я читала об этом.

— Ну вот, а Пушкин тоже был связан с декабристами. И многие идеалы их были ему близки. Он дружил с Раевскими, с Кюхельбекером.

— Мария Николаевна Волконская вошла в душу его на всю жизнь, — горячо сказала Долли. — В 1820 году, когда Марии Николаевне было еще только пятнадцать лет, Пушкин путешествовал с семьей Раевских по Крыму и Кавказу.

Долли поднялась со скамейки и, не обращая внимания на прохожих, на ребятишек, которые, глядя на нее, перестали копать лопатками мокрый ноздреватый снег, повернувшись к Григорию, вполголоса прочла:

Я помню море пред грозою; Как я завидовал волнам. Бегущим бурной чередою С любовью лечь к ее ногам! Как я желал тогда с волнами Коснуться милых ног устами!

Долли снова села на скамейку рядом с Григорием.

— Марией Николаевной Волконской навеян образ черкешенки в «Кавказском пленнике», — продолжала она, — и строки в «Бахчисарайском фонтане». И «Полтава» посвящена ей. Не бойтесь, — усмехнулась она, — я больше не буду цитировать Пушкина!

— Но я тоже могу продолжить, — улыбнулся Григорий. — Слушайте. — И он заговорил почти шепотом, почему-то наклонившись и вырисовывая прутиком на проталине какие-то узоры:

Тебе — но голос музы темной Коснется ль уха твоего? Поймешь ли ты душою скромной Стремленье сердца моего? Иль посвящение поэта, Как некогда его любовь, Перед тобою без ответа Пройдет, не признанное вновь? Узнай, по крайней мере, звуки, Бывало, милые тебе — И думай, что во дни разлуки, В моей изменчивой судьбе, Твоя печальная пустыня, Последний звук твоих речей — Одно сокровище, святыня, Одна любовь души моей.