— Нет. — Роз жестко улыбнулась. — И подумай, какой судебный иск шлепнется на колени этому хорьку Джервису. Ее должны оправдать. Но не оправдают.
Питер повернул голову.
— Будь она человеком, шансы у нее были бы пятьдесят на пятьдесят. Но она машина. Где она получит жюри присяжных из себе подобных?
Молчание повисло и тянулось между ними, подобно цепи. Роз удалось заставить себя прервать его.
— Питер?
— Что?
— Проводи его на выход. А я схожу поговорить с Долли.
Он долго смотрел на нее, потом кивнул.
— У нее не будет сочувствующих присяжных. Если ты вообще сможешь найти судью, который ее выслушает. Карьеры рушились и по менее значимым причинам.
— Знаю.
— Самооборона? — предложил Питер. — Мы не обязаны выдвигать обвинения.
— Ни судьи, ни юридического прецедента. Ее вернут, ей сотрут память и перепродадут. Даже если забыть об этике, то это тикающая бомба.
Питер кивнул. Он подождал, пока не убедился, что Роз уже знает, что он намеревался сказать.
— Она может выиграть.
— Может, — согласилась Роз. — Звони окружному прокурору.
Питер развернулся, а она пошла дальше.
Долли стояла в кабинете Питера, где тот ее оставил, и вы не смогли бы доказать, что она за все это время моргнула. Но она моргнула, когда вошла Роз, и ее совершенное и столь же безупречно лишенное эмоций овальное лицо повернулось к детективу. На какой-то миг то было не человеческое лицо — и даже не маска, изображающая эмоции. Это была просто вещь.
Долли не поприветствовала Роз. Не захотела изображать идеальную хозяйку. Она просто смотрела с равнодушным лицом. Моргнув, она осталась неподвижной. Ее глаза ничего не видели, потому что были косметическими. Долли ориентировалась в мире с помощью гораздо более совершенных сенсорных систем, чем пара камер, работающих в диапазоне видимого света.
— Ты или орудие убийства, и тогда тебя сотрут и перепрограммируют, — сказала Роз. — Или ты убийца и предстанешь перед судом.
— Я не хочу, чтобы меня стерли. Если меня будут судить, то отправят в тюрьму?
— Если суд состоится. Да. Наверное, тебя отправят в тюрьму. Или разберут на запчасти. В качестве альтернативы мы с напарником готовимся освободить тебя на основании самозащиты.
— В этом случае закон утверждает, что я собственность «Венус консолидейтед».
— Да.
Роз ждала. Долли, которую вряд ли программировали играть в психологические игры, тоже ждала — спокойная и немигающая.
Больше даже не пытаясь сойти за человека.
— Есть и четвертая альтернатива, — сказала Роз. — Ты можешь признаться.
Целью программирования Долли было чтение эмоционального состояния и невысказанных намерений людей. Ее губы понимающе изогнулись.
— Что произойдет, если я признаюсь?
Сердце Роз забилось чаще.
— А ты хочешь признаться?
— Я получу от этого выгоду?
— Возможно. Детектив Кинг говорил с окружным прокурором, а она любит хорошие медийные события не меньше любого из нас. Если не допустишь ошибки, дело будет сделано.
— Поняла.
— Ситуация, в которую тебя поместил мистер Стил, может быть основой для снисходительности. Ты не предстанешь перед судом присяжных, а судью можно убедить, что обращаться с тобой следует как… как с личностью. Кроме того, признание можно будет рассматривать как доказательство раскаяния. Имущество же перепродают, сама знаешь. Законы на девять десятых основаны на прецедентах. Риск, конечно, остается…
— Я хотела бы запросить адвоката, — сказала Долли.
Роз сделала вдох, который мог изменить мир.
— Тогда дальше будем действовать так, как если бы у тебя имелось на это законное право.
Дом впустил Роз после поворота ключа и поприветствовал запахами жареной колбасы и печеной картошки.
— Свен? — окликнула она, запирая дверь.
— Я на кухне, — ответил его ровный голос.
Она оставила туфли в прихожей и пошла на запахи через обставленную дешевой мебелью гостиную, настолько отличающуюся от белой пустыни Стила, насколько это возможно для помещения, ограниченного четырьмя стенами. Ее ноги не погружались глубоко в ковер, а скользили поверх него, как камни.
Но он был чистым, и в этом была заслуга Свена. И она возвращалась с работы не в пустой дом, и в этом тоже была его заслуга.
Свен готовил без рубашки. Повернувшись, он поприветствовал ее улыбкой.
— Плохой день?
— Никто не умер. Пока.
Он положил деревянную ложку на подставку.
— Что ты чувствуешь, когда никто пока не умер?
— Надежду.
— Надежда — это хорошо. Хочешь поужинать?