И почти сразу вышла к Просеке, которую искала уже полтора часа.
Оставалось только удивляться, как можно было так долго этого не видеть. Впрочем, местность в Лесу — явление непостоянное. К Просеке можно было выйти, только если заблудился. А так никакой просеки вроде и не было.
Здесь чем-то косо срезало деревья в одну сторону, а в другую — повалило, как будто великана швырнули вперёд спиной. Поваленные продолжали расти, даже не пытаясь выровняться, словно для них был какой-то свой верх и низ. Срезанные так ни на дюйм и не выросли. Точной протяжённости её никто не знал. До конца доходили вроде бы двое. Джетту не доходил, вернулся и сказал, что она не кончалась, а деревья стали повторяться. Из того похода он ничего не принёс.
По крайней мере, она была длинной. Края и близко видно не было, тропа терялась во мгле. Срезанные стволы, иструхшие, лежали очень далеко от своих пней; чем-то их разбросало.
Долли огляделась и увидела, что на ближнем дереве, по правую руку, в петле висит череп; остатки позвоночника свешивались вниз. Смутное белое костяное лицо было повёрнуто к Долли. Он чуть покачивался на пеньковой верёвке, перекинутой через сук в двух десятках футов от земли. Как не падал, было непонятно, да Долли и не хотела приглядываться. Про дерево одного повешенного ей рассказывал Джетту. Говорили и другие. Теперь она точно знала, что пришла, куда надо.
Она постояла, прислушиваясь.
Тишина. Дурная тишина глухой ночи. Так тихо, наверное, было бы в безвоздушном пространстве. Так, наверное, чувствуют себя глухие, подумала Долли. Она стояла почти минуту, прежде чем расслышала слабый шорох верёвки по ветви.
Подул слабый ветер. Где-то протяжно и противно, словно умалишённый застонал в бреду, скрипнуло дерево. Наваждение глухоты на время спало.
Долли перебросила лопату на другое плечо и пошла вперёд, навстречу слабому, едва заметному движению воздуха. Она оглянулась один лишь раз. Череп белёсым пятном отсвечивал в ветвях. Лицо его было по-прежнему обращено к ней.
Холодные ладони намокли, и Долли поняла, что нервничает. Она перешла черту, и ей оставалось только встретить обстоятельства лицом к лицу.
Обстоятельства, с горечью повторила она про себя. Если бы это были просто абстрактные, безликие «обстоятельства».
Она вдохнула поглубже и заставила себя не думать о том, чего не могла изменить. На тёмных стволах, на рельефе коры, лежали зыбкие, острые дорожки лунного света, который то набирал силу, то угасал в вышине. Долли шла медленно, вглядываясь в полосатую тьму впереди. Дальше начиналась уже просто туманная мгла. Впрочем, расстояние до этого тумана всё время оставалось неизменным, сколько бы она ни шагала, прислушиваясь к Лесу так чутко, как могла. Но Лес хранил молчание.
Внезапно мороз ледяной лапой схватил за шею, подержал мгновение и отпустил. Кинуло в жар.
Где—то далеко, на пределе слышимости, впереди и справа, она услышала звук. Слабый, как дымок погасшей спички на зимнем ветру, тонкий крик.
Она замерла, словно охотничья собака в стойке, и прислушалась.
Наверное, показалось. В скрипе ремня по плечу, в шорохе шагов.
Что лучше, подумала она, чтобы показалось или чтоб правда?
Ответа не было: лес молчал, тишина сдавила голову сухими мягкими руками. Такая тишина, от которой волосы шевелятся на затылке.
Впрочем, вдоль просеки ощутимо тянул ветер. Она потратила ещё одну глухую, пронизанную резким светом луны минуту, чтобы удостоверится.
Ветер крепчал.
Стоял ноябрь, время сухой листвы, колкого инея, умирающей травы, вмёрзшей в лёд. Иногда в рисунке льда виделась какая-то картина, и Долли, не выдерживая, разбивала её каблуком. Сейчас ей не хватало этого звона. Любого звука.
Даже того, который послышался?..
Если об этом думать, то легче не станет, решила Долли. На месте стоять нельзя было, так можно и замёрзнуть.
Долли порывисто, не колеблясь, бросила наконец лопату и сумку в ближайшую яму, под вывороченные корни упавшего дерева; сняла куртку, отправила туда же. Как же Марселла ходит с двумя мечами, я еле лопату донесла, подумала Долли, проверяя, как вынимается нож и на месте ли кольцо, вшитое в низ штанины.
Нужно было пройти ещё вдоль просеки, обязательно, и только потом сворачивать. Чтобы у неё было время. Чтобы она могла решить.
Она поспешила вперёд, почти срываясь на бег. Ветер дул всё сильнее, мешал.
Долли спешила, думая о том, что сегодня у неё всё-таки был маленький, призрачный шанс обойтись без этого похода. Но слово «призрачный» в этом лесу не имело положительных значений…
…Вскоре после того, как она разминулась с чужаками, на лесной подстилке, прямо под ногами, она увидела тонкий, плетёный шнур с оборванным концом, тянущийся в темноту леса, в туман низины за чёрными деревьями с шершавой, изрытой оспинами корой.
Ведьмина верёвка, зачарованно подумала Долли, глядя на убегающую в никуда полоску. Ведьмина верёвка. На другом её конце может оказаться что угодно. Можно взять за неё, поднять из лесного сора, намотать на ладонь и тянуть, тянуть, тянуть, вытаскивая из неизвестных глубин то, что было на другом её конце. Это могло быть сокровище. Могло быть чьё-то разлагающееся тело. Или тварь, которая обитает там, в темноте, куда не заглядывает даже луна. Говорят, так можно было найти даже потерявшегося человека, если вдруг в неведомой дали он внезапно возьмётся за такую же верёвку одновременно с тобой.
Может, сегодня как раз такая ночь, подумала Долли. Может, больше и не придётся никуда идти.
Волосы. Дёрганная, эпилептичная тень, бегущая по ветвям; дикий крик, стоявший в ушах так долго.
Чудовище из тьмы и тумана, с кривыми загнутыми когтями; убийца, безглазый, ледяной.
Тот, мычащий, с рогами ухватом, чёрной бархатной шерстью, ломящийся в окно с настырностью автомата.
И сегодня… Сегодня, наверное, будут ещё.
На её долю хватит, и без верёвки. Что бы ведьмы — или кто другой — не прятали там, на другом её конце.
Долли перешагнула лежащий на земле шнурок и пошла дальше. Время в лесу стояло на месте, но утро придёт неизбежно. Она не собиралась встречать утро в Лесу.
…Крик — если это был крик — вроде бы повторился, выдернув её из воспоминаний.
Долли огляделась, запоминая место, и свернула с просеки в лес. Тропинок тут уже не было. Местность потихоньку понижалась.
Ряд посеребрённых луной небольших деревьев напоминал некую границу. Дальше в лес было темнее, деревья — старше. Какой-то холм, похожий на муравейник, темнел неподалёку, похожий на тушу медведя.
А если… Долли продрал озноб вдоль всего позвоночника, даже крестец заныл от напряжения нервов. Она быстро наклонилась, подняла палку и швырнула в холм, моментально перебросив ладонь на рукоять ножа.
Палка врезалась в это, глухо ударилась в грунт, подбросив в воздух несколько иголок сухой хвои. Напряжение отпустило, теперь было видно, что это просто муравейник.
Может, даже обычный. Только большой.
На всякий случай Долли прошла дальше вдоль кромки, вправо.
Было тихо-тихо, только где-то неподалёку одно дерево методично тёрлось о другое, рождая далёкий, гипнотически повторяющийся скрип. Словно кто-то ходил взад-вперёд по прогнившему полу. Или чьи-то руки тянули ведро на верёвке из бесконечно глубокого колодца. Никаких хороших ассоциаций звук не рождал.
Долли зашла за ряд деревьев. Ноги утонули в чёрном папоротнике, паутина прилипла к лицу, полная давних прозрачных крыльев. Дохнул ветер наверху, в невидимых кронах, тень деревьев упала вслед, перекрывая луну. Лес как будто придвинулся ближе, Долли сделала пару аккуратных шагов, до боли вглядываясь в темноту. Полосы более светлой тьмы чередовались с полосами непроглядной темени, разрезанные лезвийными кромками лунных бликов, и Долли перестала понимать, где — деревья, а где — провалы между ними. Вдали, в самой черноте, казалось, что-то матово отсвечивало, но, может быть, лишь казалось. Это сейчас её не интересовало. Кто-то завозился на дереве справа, может быть, птица. На очередном шаге опасно, чуть слышно вздохнула влажная земля.