– Ой, Лена, боюся я тебя!
– Да чего ты боишься-то? – обмякла Елена, услышав, что ее назвали по имени.
– Не верится мне что-то… И как с тобой теперь обращаться-то, не знаю – то ли как с маленькой, то ли как с ровней? И как ты решилась на такое? Ох, отчаянная ты и всегда такая была… А я… Этот ведь случай-то, как ты тонула, – самое стыдное воспоминание моей жизни, если хочешь знать, никогда мы не говорили про это, я думала, ты и не помнишь совсем, а ты вишь какая – все-е помнишь…
– Перестань. Это я теперь помню. Ведь живая же я, не утонула. Еще и в ванну нырнула – и тоже выплыла. Интересно, а плавать-то я сейчас умею? Я лет в десять ведь только плавать научилась, после того случая… Надо бы сходить на море – проверить. Вода только холодная еще. Клав, может, ты меня чаем напоишь? Я бы и поела чего…
За ужином Елена подробно рассказала про «котел омоложения». Клава, охая и вскрикивая, слушала. Потом сестра потребовала книгу – и Елена с легким сердцем предъявила вещественное доказательство. Клава внимательно оглядывала и ощупывала книгу, для чего-то еще и понюхала пожелтевшие страницы, потом долго читала рецепт омоложения. Елена даже успела соскучиться. Она только теперь заметила, что может обходиться без очков: печатные буквы газетной обложки, в которую была обернута книга, что сейчас с пристрастием изучала сестра, будто тоже заново родились – четкими стали и ясными, любо-дорого читать составленные из них свежие слова.
А Клава, оторвавшись наконец от книги, прошептала:
– Лен, а нельзя и мне… попробовать?
– Почему же нельзя? – пожала Елена плечами, она почти успокоилась. – Если ты хочешь… Хотя хорошего во всем этом пока мало, можешь мне поверить. Если, конечно, ты не больна каким-нибудь раком…
– Типун тебе на язык! У меня без рака знаешь сколько болячек – и давление, и стенокардия, и сахар вон в крови обнаружили. Не помнишь, что ли, звонила ведь я тебе.
– Помню-помню. Ну, давай, вдвоем-то веселее бомжевать…
– Ты знаешь что, – после раздумий сказала Клава, – ты, Лена, нормы все-таки не соблюла, вдвое больше всего положила и сильнее помолодела, чем нужно, всегда ты была неаккуратная, раздолбайка, ты и рецепты пирогов никогда не соблюдаешь, все на глазок сыплешь, вот и тут небось…
– Нет, я все по мерке клала, – запихивая в рот очередное печенье, говорила Елена.
– Значит, в этот раз всего будем класть вполовину. Тебе сейчас сколько лет?
Елена, покраснев, пожала плечами. Клава засмеялась:
– Ладно. На вид лет десять – значит, мне будет двадцать. Я Генке этому, кобелю поганому, покажу еще, а то ишь, нашел себе молоденькую! Жениться вздумал. А со мной-то расписываться ни в какую не хотел, гад!
– А сколько ей лет-то, молоденькой? – второй раз за сегодняшний вечер поинтересовалась Елена.
– Только на пенсию вышла.
– А-а, – протянула Елена и так захохотала, что чуть не подавилась печеньем, и Клаве пришлось, как в детстве, изо всех сил хлопать ее по спине кулаком.
Строго говоря, ночь полнолуния прошла, луна убывала, и, скорее всего, «котел омоложения» уже не мог подействовать, надо было дожидаться следующего года, следующего месяца мунихион, и Елена нехотя сказала об этом Клаве, но той непременно хотелось попробовать.
– Не могу я, – вздыхала Клава, – ждать еще целый год, мне сегодня надо стать молодой, в крайнем случае завтра.
Делать нечего: поехали на Мацесту за серной водой, оттуда автобусом к Пластунской горе и – пешочком – в поселок. А там, как по дурному кругу, – опять к Галактиону за желчью черного барана. Клава вымолила желчи, сказав, что сестра для нее просила эту желчь, для лечения суставов, да пролила по дороге. Елена, стоя подле нее, почесывала голую ногу, молчала и озиралась по сторонам. Жена Галактиона вынесла им стакан с остатками бараньего добра.
А тети Оли Учадзе в саду не было, и ворота оказались на запоре, соседские ребятишки сказали, что она поехала в город, к дочке. Это было кстати, во-первых, она могла и не помнить Клаву – той пришлось бы доказывать, что она не верблюд, и потом, вдруг все получится: опять начнутся расспросы: кто они такие да чего им тут надо…
С пригорка, от дуба, Елена, размахивая ведром, стремглав помчалась к дому и остановилась, едва не врезавшись в калитку. Открыла ее и влетела во двор. Клава со вторым ведром и стаканом желчи тащилась где-то далеко позади.
– Ну ты и тыртыга! – сказала укоризненно сестра, приблизившись. Елена еще по дороге в поселок заметила, что дыхание у нее изменилось: стало легким, гора была ей, в отличие от Клавы, нипочем. Бедная Клава все время отставала от нее, она пыхтела, как паровоз, задыхалась, на каждом повороте останавливалась отдохнуть, хватаясь за сердце. А Елена не чуяла под собой ног, не чувствовала на себе тела, вроде не было у нее желудка, который болит после жирного, не ныло в груди, которой не имелось, а очищенная от взрослого вздора голова была свежей, точно бутон. И мир вокруг тоже казался совсем юным, только-только созданным и таким прекрасным, что защемило сердце. Никогда еще она не чувствовала себя так хорошо и даже отлично, ей хотелось петь и смеяться, только старой сестры было стыдно.