С этими словами полковник схватил револьвер и бросился на старика. Но тут на лестнице послышались шаги, и преступник поспешил скрыться.
Придя домой, он попытался усмирить волнение, бушевавшее в его груди.
"Спокойствие! - говорил он себе. - Хладнокровие выручает из всех бед. Какие у него могут быть доказательства? Их нет. Я буду все отрицать. Кто посмеет заподозрить во лжи полковника Герра и поверить выжившему из ума старику? В недобрый час стал он на моем пути! Правда, генерал его ценит, доверяет ему, но... будем мужественны! Поставим все на карту! Моя счастливая звезда меня не подведет, я верю в нее".
Надеясь вернуть утраченное равновесие, полковник отправился пообедать в гостиницу, - в оживленной беседе за столом, шутя и смеясь, он старался заглушить свое беспокойство.
Вернувшись под вечер домой, полковник нашел письмо; это его удивило, ибо он ниоткуда не ожидал известий; он поспешил вскрыть конверт. Письмо было без подписи и состояло из трех слов: "Fuge, late, tace!" [5]. Краткое и выразительное предостережение.
Почерк был изменен, но полковник узнал его и замер, не в силах оторвать взгляда от дрожавшего в руке письма.
- Генерал знает! - прошептал он. - Подлый старик все рассказал. Однако такой осторожный человек, как генерал, не поверил бы словам, если бы они не были подкреплены доказательствами... старик мне угрожал... Но... какие же доказательства? Их нет!.. Негодяй лжет! И все же... и все же... Да, существует некий дух, враг человеческого спокойствия; подобно призраку, он возникает перед нашим взором внезапно, как давно забытый, окоченевший мертвец. Fuge, late, tace!.. С какой целью начертал мне генерал эту линию поведения? Ясно! Чтобы избежать скандала, который ляжет позорным пятном на честь его полка, на честь дочери, которая меня полюбила, на честь и достоинство того, кто называл меня своим другом! Товарищество, любовь, дружба!.. Пустые слова! Все исчезнет, как дым, если задета гордость.
Так рассуждал этот человек. И не только он, многие рассуждают подобным образом и бросают упрек обществу, лишь бы обелить себя. Всякую истину можно толковать вкривь и вкось, из любого суждения сделать ложный вывод.
С бешенством и недоумением созерцал Хуан Луис, как под неожиданным ударом рушится здание незаслуженного благополучия, воздвигнутого на лжи и лицемерии, на крови и обмане. Пред ним из гроба вставал мертвец и всплывала правда, которую он тщетно силился уничтожить.
Привыкнув к неизменной удаче, преступник продолжал еще некоторое время колебаться; затем, переодевшись в штатское платье и сунув в карман деньги, вышел из дому. Через два дня он уже был в Сан-Себастьяне и садился на корабль, шедший в Англию.
Головорез не ошибся, письмо было от генерала. Обладая скорее мягким, чем решительным характером, генерал, узнав всю правду от Бернардо, пришел в ужас от мысли, что при его покровительстве гнусный преступник сделал головокружительную военную карьеру. Испытывая, кроме того, унижение как отец, одобривший выбор дочери, генерал решил во что бы то ни стало избежать открытого скандала.
Услышав о бегстве преступника, дядюшка Бернардо горько раскаялся в том, что заранее раскрыл перед ним карты, хотя вместе с тем отлично понимал, как необходимо было проверить свои подозрения.
"Убийца бежал, - сказал он себе, - но где спрячется он от гнева господнего? Лишь до поры до времени терпит бог его беззакония. Пробьет час расплаты: кто плохо жил, тот плохо и кончит".
Дядюшка Бернардо оказался пророком - вскоре в одной из североамериканских газет появилось следующее сообщение:
"Игорные дома продолжают оставаться притонами преступлений. Прошлой ночью на улице*** произошел чудовищный случай. К нам недавно прибыл испанец по имени дон Клаудио Хаен; своим высокомерием, вспыльчивостью и вызывающим поведением он восстановил против себя всех окружающих. Иностранец проводил ночи напролет в игорных домах, где ему так неизменно везло, что вскоре возникли толки, будто он нечисто играет.
Среди посетителей особенно враждебно к испанцу относился уроженец Лимы, человек с темным прошлым; по его словам, он знал Клаудио Хаена, когда тот проживал в Перу под именем дона Виктора Герра. Эти слухи, дойдя до дона Клаудио Хаена, привели его в неописуемое бешенство: вчера вечером, едва человек из Лимы вошел в игорный дом, дон Хаен бросился на него и всадил ему нож в грудь; однако перуанец успел выхватить револьвер и в упор выстрелить в нападавшего, крикнув: "Сеньоры, я караю убийцу!" Смерть дона Клаудио Хаена наступила мгновенно; человек из Лимы жил еще несколько часов и скончался сегодня после полудня".