Вскоре мною были перечитаны все исторические книги из нашей библиотеки. Тогда я написала своему книгопродавцу, прося прислать мне что-нибудь новое по этой части. Тот прислал: «Историю цивилизации» Томаса Бокля. «Это — неоконченное сочинение, — писал он, — но прилагаемые здесь два тома, которые служат вступлением, представляют отдельное целое. Как в Англии, так и в остальном образованном мире, они возбудили большой интерес; автор, по отзывам критики, положил этим произведением твердую основу совершенно новому взгляду на историю».
Действительно совершенно новому. Когда я прочитала оба тома раз и два, то почувствовала себя, как человек, который жил всю жизнь в глубокой котловине и в первый раз попал на вершину одной из соседних гор, откуда перед ним открылся свободный вид на окрестности с различными строениями и садами, на скалистый берег и безбрежное море, убегающее из глаз в туманной дали. Разумеется, не стану утверждать, чтоб я, двадцатилетняя женщина с поверхностным образованием, могла понять книгу Бокля во всем ее глубоком значении, или — продолжая говорить метафорой — чтоб я была в состоянии постичь величие монументальных зданий и беспредельность океана, открывшихся перед моим изумленным взором — но я была ослеплена, поражена; я убедилась, что за гранью моей родимой узкой долины находится пространный, широки свет, о котором до сих пор до меня не доходило никаких слухов. Только перечитав «Историю цивилизации» пятнадцать или двадцать лет спустя, да еще познакомившись с другими сочинениями в том же духе, я, пожалуй, имела право сказать, что понимаю ее. Только одно стало мне ясно уже и тогда: именно, что история человечества, зависит не от королей и государственных деятелей, как думали прежде, — не от войн и трактатов, обусловленных честолюбием одних и дипломатической тонкостью других, но от постепенного хода умственного развития. Придворные и военные хроники, включаемые по очереди в исторические книги, преедставляют отдельные явления современного состояния культуры данной эпохи, но никак не служат побудительными причинами к ее развитию. Традиционной «восторженности», с какою историки обыкновенно распространяются о жизни великих завоевателей и опустошителей мирных стран, я не нашла у Бокля и следа. Напротив, он доказывает, что самое почтение к военному сословию стоит в обратном отношении к высоте культуры народа; чем дальше в глубь варварских времен, тем чаще взаимные нападения, тем теснее границы мира: провинция восстает на провинцию, город на город, племя на племя. Английский писатель подчеркивает еще то обстоятельство, что не только сама война, но и «любовь» к войне ослабевает по мере духовного развитая общества. Это более всего пришлось мне но душе. Моя собственная внутренняя жизнь, несмотря на ее кратковременность, служила тому подтверждением, а я еще объясняла свои сомнения трусостью, старалась подавить их, полагая, что только у меня одной откуда-то берется подобное вольнодумство! Теперь же я убедилась, что мое разочарование в прежних идеалах было слабым отголоском духа времени. Этот английский историк, этот ученый и мыслитель, а с ним множество обыкновенных смертных, также перестали благоговеть перед войною, как и я. Бокль в своей книге прямо относит такое явление к периоду детства в жизни народов. Так и мой энтузиазм пред завоевателями был просто ребячеством. Одним словом, в историческом сочинении английского писателя я нашла как раз противоположное тому, чего искала. Но это была счастливая находка: новые истины возвысили мой ум, просветили меня, успокоили. Однажды я вздумала потолковать с отцом об интересовавшем меня предмете и сообщить ему свои новые воззрения, однако из моей попытки ничего не вышло. Он отказался последовать за мной из долины на высокую ropу, т. е. не захотел читать книги Бокля, а без этого с ним было бы бесполезно рассуждать о вещах, видимых только оттуда. Миновал еще год — вторая фаза — когда жгучая печаль перешла в меланхолию. Я читала и занималась еще прилежнее прежнего. Чтение Бокля привило мне привычку к серерьезному мышлению, и я поняла, какое наслаждение для мыслящего человека расширять все дальше и дальше свой умственный кругозор. Поэтому, после «Истории цивилизации», мною были внимательно прочитаны еще несколько сочинений в таком же роде. И возбужденный ими интерес, почерпнутые в них духовные наслаждения много способствовали наступлению третьей фазы — они излечили меня от меланхолии. Но когда со мной произошло третье превращение и во мне проснулась вновь подавленная горем жажда жизни, книги вдруг перестали удовлетворять меня. Тут я поняла, что этнография и антропология, сравнительная биология и даже все вместе взятые «графии» и «логии» не в силах наполнить существования молодой женщины, которая хочет жить и, благодаря исключительно счастливым данным, может как нельзя лучше устроить свою судьбу… Итак, зимою 1863 года я решила сама вывозить в свет младших сестер и открыла свои салоны для приемов.