– Плохо приходится твоим историческим притязаниям, моя бедная Марта, – рассмеялся Фридрих, – об Аугустенбурге ничего не слышно, не считая его напоминаний о самом себе в издаваемых им протестах и манифестах.
С тех пор я опять стала следить за "политическими осложнениями" и узнала следующее: несмотря на подписанный протокол, при заключении венского мира, собственно ничего еще не было утверждено и признано. Шлезвиг-гольштинский вопрос перешел всевозможные фазы, но колебался более, чем когда либо. Аугустенбург и Ольденбург поспешили заявить свои права на собрание союза, после отказа Глюксбурга от своей кандидатуры. Провинция Лауэнбург настойчиво добивалась своего присоединения к Пруссии. Никому не было известно, как распорядятся союзники с завоеванными ими провинциями. Каждая же из этих держав подозревала другую в стремлении к захвату.
"Чего, наконец, хочет эта Пруссия?" с неудовольствием твердят и Австрия, и срединные государства и герцогства. Наполеон III советует Пруссии присвоить себе герцогства до северного Шлезвига включительно, где говорят уже на датском языке. Однако, Пруссия пока не думает об этом. Между тем, 22-го февраля 1865 года, ее притязания формулируются окончательно следующим образом: прусские войска остаются в завоеванных землях; последние обязаны предоставить в распоряжение Пруссии все свои военные силы на суше и в море, за исключением некоторого контингента, обязанного служить германскому союзу. Гавань Киля должна быть занята пруссаками. Почта и телеграфы переходят также в их руки, и оба герцогства должны присоединиться к таможенному союзу. Их требования – уж не знаю, почему – сердят нашего министра Менсдорфа-Понидли. А еще того больше, уж окончательно не знаю, почему… вероятно, из зависти, – этого главного рычага в устройстве дел "внешней политики", – сердятся на пруссаков срединные государства. Они настойчиво домогаются, как можно скорее, безотлагательно посадить Аугустенбурга на герцогский трон, утвердить его во всех правах. Но тут вмешивается в дело Австрия и говорит, совершенно игнорируя Аугустенбурга: "занять кильскую гавань я позволяю, но против рекрутирования солдат и матросов восстаю".
Дальше в лес, больше дров. Пруссия заявляет, что она в своих требованиях имеет в виду лишь интересы германского союза, а ничуть не стремится к присвоение герцогств. Под условием исполнения этих требований, Аугустенбург может хоть сейчас вступить на шлезвиг-гольштинский трон; если же эти необходимые и разумные притязания не будут удовлетворены, тогда – повышая голос – Пруссия, пожалуй, будет вынуждена потребовать и большего. Против ее угрожающего голоса немедленно поднимается концерт других насмешливых, злых, науськивающих голосов. В срединных государствах и в Австрии общественное мнение все сильнее восстает против пруссаков, и в особенности против Бисмарка. 27-го июня, срединные государства решаются, наконец, обратиться к великим державам за разъяснениями, однако (ведь всякие разъяснения вовсе не в ходу в дипломатической сфере, где, напротив, все должно оставаться "шито да крыто") великие державы предпочитают переговариваться лишь между собою. Король Вильгельм едет в Гаштейн; император Франц-Иосиф в Ишль. Граф Бломе летает от одного к другому, причем по некоторым пунктам происходят соглашения: оккупация должна быть на половину прусской, на половину австрийской, Лауэнбург – по его собственному желанию – присоединяется к Пруссии. За эту территориальную уступку Австрия получает два с половиной миллиона талеров вознаграждения. Последнее обстоятельство положительно не в состоянии возбудить во мне патриотической радости. Что толку тридцатишести-миллионному населению Австрии в этой ничтожной сумме, если б даже австрийцы и поделили ее между собою? Может ли она заменить мне хотя бы те сотни тысяч гульденов, которые я потеряла при крахе банка "Шмита с сыновьями" вследствие войны? А уж о тех, кто понес более чувствительный потери в лице своих близких, и говорить нечего… Но что меня радует, так это договор, подписанный 14-го августа в Гаштейне. "Договор", – это слово звучит так приятно, обещая упрочение мира. Только позднее я убедилась, что международные договоры большею частью заключаются для того, чтобы посредством их нарушения, когда представится благоприятный случай, вызвать то, что носит название: "casus belli". Тут стоит только, чтобы одно государство обвинило другое в "неуважении" к трактату, и сию же минуту, под видом лицемерной защиты признанных прав, мечи выхватываются из ножен.
Мне, однако этот гаштейнский договор принес успокоение. Раздор как будто улегся. Генерал Габленц – славившийся красотой и круживший все женские головы – был назначен наместником в Голынтинии; Мантейфель – в Шлезвиг.
Но от моего излюбленного, полученного в 1640 году удостоверения, что обе страны вечно останутся "нераздельными", мне пришлось-таки совсем отказаться. Да и любезному моему Аугустенбургу, интересам которого я заставила себя сочувствовать только с великим трудом, сильно не везло. Когда этот принц однажды вздумал явиться в Шлезвиг-Гольштинию и принять радостный манифестант своих верноподданных, Мантейфель заявил ему, что если он в другой раз покажется туда без разрешения, то его немедленно арестуют. Ну, кто не увидит в этом остроумной шутки музы Клио, тот не смыслит ни бельмеса в юмористических "Fliegende BlДtter" самой истории!
XVI.
Несмотря на гаштейнский трактат, дела не налаживались. Испуганная письмом тети Мари и последовавшими затем объяснениями, я опять регулярно прочитывала передовые статьи о политике и всюду разузнавала о господствующих мнениях. Таким образом, мне было не трудно следить за всеми фазами неунимавшегося спора. Что он может привести к войне, этого я не опасалась. Taкие процессуальные вопросы ведь следует решать путем разбирательства, тщательного рассмотрения прав и притязаний каждого, и на основании этого ставить справедливый приговор. Происходящие теперь собрания министров, сеймы союза, переговоры между государственными людьми и дружественными монархами, конечно, устранят недоразумения по этому, в сущности неважному, вопросу – говорила я себе и скорее с любопытством, чем с тревогой, следила за ходом дела, различные перипетии которого старательно записывались мною в красных тетрадках.
1-го октября 1865 года, на франкфуртском собрании депутатов, приняты следующая постановления: 1) Самостоятельность шлезвиг-гольштинского народа остается в прежней силе. Гаштейнский договор отвергается нацией, как правонарушение. 2) Все народные представители должны отказывать в уплате податей и отбывании повинностей государствам, которые держатся практиковавшейся до сих пор политики насилия. 15-го октября, прусский королевский синдик отвергает права принца Аугустенбурга на герцогский трон, так как покойный отец последнего отказался за себя и своих потомков от всяких притязаний этого рода за вознаграждение в полтора миллиона талеров. По венскому мирному договору, герцогства отошли к Германии, следовательно, Аугустенбургу решительно нечего теперь домогаться.
"Наглость, дерзость!" отзывается остальная Германия о речах, которые ведутся в Берлине, и "прусская задирчивость" входит в пословицу. "Надо ее остерегаться". Эти слова возводят повсюду в догмат. "Король Вильгельм корчит из себя немецкого Виктора-Эммануила". "Австрия втайне питает намерение отвоевать обратно Силезию". "Пруссия заигрывает с Францией". "Австрия заигрывает с Францией"… et patati et patata, как говорят французы… У нас по-немецки это называется "трич-трач" и, к несчастью, практикуется между кабинетами великих держав с неменьшим усердием, чем между провинциальными кумушками за чашкой кофе.
На зиму вся наша семья опять съехалась в Вену. Сестры отлично повеселились на богемских водах, но ни одна из них пока еще не была помолвлена. Акции Конрада стояли великолепно. Во время охотничьего сезона он также приезжал в Грумиц, и хотя при этом удобном случае решительное слово все-таки не было произнесено, однако и он, и Лили, по-видимому, освоились с мыслью, что они в скором времени соединятся узами брака. Что же касается меня, то, несмотря на убедительный просьбы отца, я отказалась погостить у него даже и осенью. Фридриху не дали отпуска, а расставаться с ним было для меня такою мукой, что мне не хотелось подвергаться ей без крайней необходимости. Кроме того, я имела еще другую причину отказываться от продолжительных визитов в Грумиц: мне было очень не по душе, что дедушка старался развивать в Рудольфе воинственный дух. Охота к военной службе, к которой я вовсе не предназначала своего сына, уж и без того сказывалась в ребенке. Вероятно, это было у него в крови. Потомок длинного ряда воинов естественно должен родиться с воинственными задатками. В сочинениях по естественным наукам, в которые я вникала теперь с большим усердием, чем когда-либо, часто говорилось о могущественной силе наследственности, о так называемых "врожденных наклонностях", представляющих не что иное, как стремление следовать привычкам, усвоенным предками.