— Меня отпустили, потому что я ни в чём не виноват!
Такие всегда соглашаются и сами не понимают, что стучат. Им кажется, что это они пропагандируют и даже вербуют.
— Вы сами-то понимаете, кому служите? Какому делу?
Я понятия не имел, как реагировать на эту демагогию. Вербовка, работа с агентами никогда не были моей сильной стороной. Собственно говоря, мне никогда и не приходилось этим заниматься. Мой прежний начальник очень любил говорить «мои компетенции», всегда во множественном числе. Это звучало увесисто, даже если он говорил — а преимущественно он так и говорил — «в мои компетенции такое-то не входит»; сразу становилось понятно, что полковничьи компетенции, при всём их многообразии, не на всякую дрянь. Работа с людьми в ряду моих компетенций подразумевала умение выводить их на чистую воду, а не очаровывать.
Павлик моё молчание истолковал по-своему. Он положил руку мне на плечо — положил руку! на плечо! мне!!! — и проникновенно сказал:
— Я же вижу, что вы нормальный.
— И что?
Руку я побыстрее сбросил.
— Вы понимаете. И не говорите, что речь сейчас не о вас.
— Не борзей.
Тем не менее я ещё какое-то время послушал его агитацию и взял номер телефона. Штык ошибся, все мы ошиблись. Сейчас прибежит Павлик к соратникам с зажигательной речью о своих успехах агитатора и пропагандиста, и соратники, не умней его, к вечеру убедят себя и других, что получили карт-бланш. Завтра с утра получат по рукам, к обеду будут биться в истерике и кричать, что их предали.
Объём памяти как у белки — двадцать минут или около того.
Потом было совещание.
Присутствовали наши, прокурорские, наблюдатель от ДК и новый парень из ФСБ, про которого все уже знали, что он по-крупному накосячил в московской собственной безопасности и отправлен в наш город на перевоспитание в самый замухрышный отдел, чуть ли не в службу контроля за психоанализом. Вопрос, как именно нужно было для этого накосячить, занимает многих.
Мы как мы, Федеральный комитет по противодействию экстремизму, только-только обрели самостоятельность, и никто не знал, как к этому относиться.
Началось всё с межведомственных инициатив и моды на противодействие. Терроризм забрала себе госбезопасность, но противодействовать хотелось всем, от МВД до ФСИН и от ФСИН до МЧС. Межведомственный комитет мирно писал программы, планы и согласования, но когда присоединиться к инициативам пожелало Министерство культуры, межведомственное сотрудничество пригасили, а нас сделали новым ведомством со звёздочкой, и стал наш комитет Федеральным. Мы получили бюджет, помещение, кучу завистников и недовольных. И необходимость отчитываться и совещаться вдвое против того, что было.
На этот раз поводом встретиться в расширенном составе стала жалоба (экземпляр — нам, экземпляр — прокурору), которую накатал специалист — тот самый, принесённый чёртом из Москвы на нашу голову. Ему стали приходить письма с угрозами: нелепые, но злые.
— И вот это!
Прокурорский бросил на стол репродукцию в прозрачном файлике. Угрюмый дядя в облезлой шубе горбился на лавке посреди тёмной грязной избы. Ну, подумал я, мы такого не отправляли.
— Что это?
— Картина Сурикова «Меншиков в Берёзове».
Мы в комитете были люди простые, поэтому советнику юстиции пришлось растолковывать зловещий смысл послания.
— Так это надо было олигархам посылать.
— А послали ему! И он, чёрт побери, жалуется.
— Жаловаться — это так негламурно, — сказал фээсбэшник.
На него все косились: хромой, беспалый и сам-то как раз очень модный. Вряд ли его так покалечили в собственной безопасности, но и на боевого офицера он не был похож.
— Хочу подчеркнуть, что дело далеко выходит за рамки бессистемного хулиганства. Мы тоже пострадали.
— Сильно сказано, Нестор Иванович. Пока что никто не пострадал.
— И потом, ваши-то неанонимные.
— Вы и сами отличились.
— Это была провокация!
— Вот-вот. И в Имперском разъезде так говорят.
— В Имперском разъезде? Вы ставите нас на одну доску с Имперским разъездом? А вы их, часом, не покрываете? Не хочу предполагать, но, может быть, и не бесплатно?
Он был, этот Нестор, обезоруживающе глупый — и потому, что не мог скрыть, что чувствует, и потому, что чувствовал то, что чувствовал. Он смотрел на нас и видел орков и гоблинов, авангард орды. Я смотрел на него и думал, что мы обычные люди. В главке пальцуются, на районе вкалывают. Следователю может повезти так, что он будет работать по пятнадцать часов в сутки, при этом оплачивая бензин из собственного кармана. Я сам пришёл в комитет из следствия.
— Каждый раз, чтобы вы начали шевелиться, приходится подключать прокуратуру!
— Да уж, с прокуратурой у вас полное взаимопонимание.
— Это вы на что намекаете? — спросил прокурорский.
Тут все оживились и немного поспорили.
Я сидел и размышлял, как так вышло, что я не знаю Штыка. Не то чтобы я держал в голове досье на всю коллегию адвокатов, но адвокат, связанный, как он сам обронил, с теневыми структурами, в наших кругах приметная личность. Он мог солгать — сказать «я адвокат» так же, как сказал бы «я из прокуратуры» или «я из администрации», но какой в этом смысл? Я был уверен, что Штык знает, кто я, знает, что я могу, если задамся такой целью, проверить его слова.
— Я хочу знать, какие вы принимаете меры.
— Какие положено. Устанавливаем.
— Станислав Игоревич считает, что – –
— Кстати, нужно будет его вызвать.
— Таких людей не вызывают!
— Не вопрос. Сами сходим.
— Вы собираетесь допрашивать Станислава Игоревича?
— Опросить мы его собираемся. Он ведь потерпевший? Опросим, уточним, зафиксируем и будем думать.
— Боюсь даже представить, какой смысл вы вкладываете в это слово, — ядовито сказал Нестор.
— А как ты хочешь, чтобы мы работали? — спросил я, не выдержав. — Озарениями? Медитировали? Буду смотреть на фотографию Новодворской и от этого улики материализуются? Или с фотографией Новодворской можно вообще без улик? Она и так скажет, кто виноват?
Гражданин наблюдатель от такого кощунства задохнулся и подскочил.
Он был в свитерке и джинсах, как я сам и половина присутствующих, и пока кричал о плясках на костях и о том, как он не позволит, я смотрел на вешалку, на которой бок о бок висели его кожаное пальто и моё. Ну-ну. Целую ручки и прочие штучки.
— Давайте все успокоимся, — сказал прокурорский, и сразу повеяло «Pulp fiction». — Никто ещё не привык, но мы будем привыкать, ничего другого нам не остаётся. — Он устало улыбнулся Нестору. — Нестор Иванович, сотрудники комитета понимают свою ответственность и достаточно квалифицированы. Они, — он посмотрел в нашу сторону, — готовы к совместной работе. Потому что... Потому что, как я уже сказал, они готовы.
— У западных партнёров это называется вынужденным сотрудничеством.
— Спасибо, полковник. Надеюсь, вы все будете... будете...
— Не слишком вынужденно.
— В том-то и беда, что у нас без привлечения общественного внимания ничего не делается!
— Это не привлечение общественного внимания, это скандал.
Немного поспорили снова.
Фээсбэшник остановил меня, когда все расходились.
— Что за интерес к инженеру душ?
— Это писатели инженеры душ. А этот — политтехнолог.
— А это очень рядом всё ходит. Так что?
— Служебный интерес, полковник.
— Чего тогда завёлся?
— Тоже по службе. Мне на взводе легче работать. Ты его знаешь? По Москве?
— Нет. То есть да, но со многими оговорками. Не совсем по Москве.
— И что посоветуешь?
— Посоветую проявлять стратегическое терпение, — загадочно сказал он.