Сегодня у него было отличное настроение, выразившееся в граде насмешек над моими клиентами. Он считал их более убогими, чем он сам, и это его окрыляло. Прошедшись по чужим неврозам, он ощутил себя Люцифером. Ощутив себя Люцифером, он сказал:
— А что, доктор, у вас ведь наверняка есть секретная папочка на майора?
Среди способов самоубийства я никогда не рассматривал вариант «замутить с Нестором».
— Я не наблюдаю кураторов. Папочки нет ни на майора, ни на вас.
— Слабо завести?
— Зачем?
Он развалился в кресле, как можно шире развёл колени и окончательно улетел прочь от реальности.
— Вы не заметили, что обстановка меняется?
— Ну. Куда она меняется?
— Люди больше не хотят мириться с насилием и ложью. Их недовольство растёт, а протест кристаллизуется.
Не первый год, подумал я. Растёт себе и растёт. Кристаллизуется и кристаллизуется.
— Кстати, доктор, я кое-что проверил. Почему вы не состоите ни в каких социальных сетях?
— Потому что у меня есть освобождение.
— Гэбэшник выхлопотал?
— Вы хотите его шантажировать?
Нестор надулся. Малыш Нестор из тех людей, которые не выносят, когда вещи называют прямыми именами.
— Такие методы мы не используем. А если в самом крайнем случае используем, то лишь по отношению к тем, кто сам виноват. Этот майор, я не сомневаюсь, давно вынудил вас доносить на меня.
Это было правдой, но я загадочно и томно улыбнулся. Скажи я ему, что для майора его досье такая же рутина, как и всё остальное, Нестор взбеленится. Это же он, Нестор, с его секретами и богатым внутренним миром; все разведки мира стоят в очереди, чтобы краешком глаза заглянуть в его сны.
— Вам кошмары сниться перестали?
Ему снится один и тот же сон — но вовсе не те красочные ужасы, о которых он мне повествует. Про ужасы пусть заливает кому-нибудь другому.
— Снятся. Но я, представьте, справляюсь.
— Ну вот так я майору и доложу.
— Ох, придёт день, — сказал Нестор.
«Когда живые позавидуют мертвецам».
От Нестора я настолько устал, что закинулся, хлебнул из фляжки и заснул прямо в кресле. Внеплановый звонок в дверь меня разбудил, приснившись. В моём сне не было никакого звонка — только исполненный ужаса вопль и автоматная очередь. От такого, как правило, просыпаешься.
Могу сказать одно: если бы я не открыл сегодня, он бы пришёл завтра, и послезавтра, и на следующей неделе. Психи приходят и приходят, пока не впустишь.
Этот был настоящий проблемный. А настоящие ко мне не ходили. Ко мне ходили с трусами и исполненным сомнений феминизмом, пятьдесят оттенков никакого.
У настоящего проблемного нет желания разговаривать — с кем бы то ни было. Объяснять — что бы то ни было. Если у такого появляется желание встать с дивана, то он идёт — если встал настолько, чтобы пойти, — в ближайший магазин за бухлом, а не к «доктору».
— Я не пью, — неожиданно сказал он.
— Совсем?
— Совсем.
Ну точно. Доподлинный, реальный псих.
Я посмотрел на его ботинки и пришёл в окончательное замешательство. Это были ботинки, которые родились и провели свою жизнь в черте бедности. К психотерапевтам и частным детективам бедные люди не обращаются. Да им и ни к чему. У них всё по-другому.
— На самом деле, доктор, — сказал он задушевно, — проблема не у меня. Проблема у вас.
Упс. Приплыли.
— Удостоверение покажите, — хмуро сказал я.
— Вы меня не поняли. — Он сжал кулаки. — Я не из этих шакалов. — Посмотрел на правый кулак. — И не из других. Мне вообще плевать.
— Не хочу вас провоцировать, но тогда и я, наверное, смогу, как бы это выразиться, плюнуть.
Если бы я выбрал психиатрию, за стеной бы сейчас сидели санитары. Мои славные парни в шапочках.
— Вы приняли мои слова за угрозу. Я не очень хорошо выражаю свои мысли. То есть хорошо, но так, что их понимают превратно.
Ладно. Начнём сызнова.
— Кто вы такой?
— Никто.
— Но как-то называть вас нужно?
— Мы можем называть меня пациент, — сказал он, подумав. — Или пациент номер такой-то.
— Это у психиатров пациенты номер такие-то. — «Ну почему, почему я не выбрал психиатрию».
— Вам обязательно меня оформлять?
Нет такой защиты, которую невозможно взломать, и это касается всего, замков и компьютеров. Поэтому все свои записи я веду на бумаге, а бумаги храню в сейфе — и тому, кто захочет с ними ознакомиться, по меньшей мере придётся тащиться на Фонтанку, 118-бис, и вскрывать офис, кабинет и сейф в кабинете. Да! пусть приходят и потеют, прислушиваясь к скрипам и шорохам. Гадают, сработала ли сигнализация.
Я стал его разглядывать. Совсем старик, за семьдесят, — но крепкий и бодрый. Правильно. Сумасшедшие живут долго. Чего им, собственно говоря, не жить.
— У меня есть накопления, — сказал он. — И я буду доплачивать сверх тарифа за анонимность. Так можно?
— Нет, так нельзя.
— Или я, например, подкараулю вашу клиентку — ту, которая на «тойоте», — и расскажу ей, кто её на самом деле обворовал. Не делайте такие глаза. Я долго следил.
Вот бы у кого поучиться шантажу Нестору и всем прочим. В первую секунду я обомлел, во вторую — уцепился за слово «обворовать». Главного он не знал.
— Договорились, вы — мой клиент. Без оформления. Полтора тарифа. И хочу напомнить, что шантажисты долго не живут.
— Мне так и так недолго осталось, — резонно сказал он. — Вы придумали мне имя?
Едва я успел его выпроводить, заявился майор.
От майора я никогда не ждал неприятностей и не делал их ему. У него были трое детей от двух жён, беременная любовница, неизбывная дума о кредитах и единственная цель в жизни: после отставки выйти на хорошее, спокойное и хлебное место. Он забирал отчёты — не думаю, что он их хотя бы пролистывал, — задавал дежурные вопросы и думал о своём. Мы отлично ладили. Время от времени я подсовывал ему таблетки. Я никак не ожидал, что наше сотрудничество прервётся.
Его забирали в Москву на повышение. Поговорив с ним пять минут, я увидел, что майор ошарашен таким поворотом не меньше моего и ехать, в глубине души, никуда не хочет.
— Ну, вы могли бы отказаться.
— Отказаться от повышения? — Он замолчал, сражённый величием открывающейся перспективы. — Как ты себе это представляешь?
Верно. Никак.
— Нестор был сегодня?
— Был.
Согласно пакту от двадцать третьего августа госбезопасность и силы защиты демократических ценностей соблюдают нейтралитет. Они поделили — очень приблизительно — сферы влияния и, при всей взаимной ненависти, проводят в жизнь принцип невмешательства.
— Чего хотел?
— Досье на вас собрать.
— Наконец-то раскачался. Ну помоги ему, пусть собирает.
— ...На кого?
— Не на меня же. На преемника. Проконсультируешься с ним, когда придёт.
Я хотел спросить, кого мне ждать, но воздержался. Мне всегда казалось, что майор выставляет мне положительную оценку за каждый незаданный вопрос.
Тем не менее он ждал, что я ему что-то скажу, попрощаюсь. Он был местный, как и я, с бабушкой-блокадницей, телами родных в братской могиле Кировского завода и в бесчисленных могилах Ленинградского фронта, с крейсером «Аврора», с Дворцом пионеров и всеми остальными дворцами, конными памятниками на продуваемых ветром площадях, розовым, фиолетовым февральским небом над дворцами, площадями и набережными, с закатами и салютами, бледными на их фоне, с нашей ленью, если уж не подобрать другого слова, чем-то упрямым и задумчивым на дне всех движений, с нашими ленью, смятением и заворожённостью... как страшна нам Москва!..
— Ну а вы сами, майор? Сеансик не хотите?