Эти девчонки внизу слышали каждое слово, я в этом не сомневаюсь. Но тогда я была слишком сердита, чтобы думать о таких мелочах.
У нее хватило ума последовать моему совету, но все равно она выглядела довольной. А почему нет? Она сделала, что хотела, — на этот раз она выиграла сражение и дала мне понять, что война не окончена. Я чистила и мыла комнату часа три, и, когда я закончила, спина у меня пела «Аве Мария».
Я говорила вам насчет ее стервозности, и по вашим глазам видела, что вы кое-что поняли. Насчет дерьма объяснить труднее. Дело в том, что я в жизни видела много дерьма и попривыкла к нему. Конечно, оно пахнет не розами и содержит всякую заразу, как и слюна, и рвота, но оно все же смывается. Каждый, у кого есть дети, знает, что дерьмо смывается. Так что я переживала не из-за этого.
Я думаю, из-за того, что она сделала все нарочно. Она выжидала момент и, едва ей выдавался шанс, устраивала мне сюрприз, и притом как можно быстрее, потому что знала, что я не дам ей много времени. Она планировала это, насколько ей позволял ее затуманенный мозг, и это больше всего расстраивало меня, когда я за ней убирала.
Когда я перестелила постель, когда отнесла заляпанные дерьмом простыни, матрас и наволочку вниз для стирки, когда отмывала пол и стены, когда сняла занавески и повесила новые, когда стискивала зубы от боли в спине в то время, как я мыла ее и переодевала в чистую рубашку, когда кое-как перевалила ее из кресла обратно в кровать (причем она не делала ни малейшей попытки помочь мне, хотя в иные дни она помогала, если хотела), когда я снова отмывала пол и это чертово кресло, отскребая то, что засохло, — когда я делала все это, в душе моей было темно, и она знала это.
Она знала это и радовалась.
Когда я вечером вернулась домой, я выпила анальгин, чтобы уменьшить боль в спине, легла в постель, свернувшись в клубок, хотя от этого спина болела еще сильней, и плакала, плакала. Я просто не могла остановиться. Никогда, со времени того давнего дела с Джо, я не чувствовала себя такой несчастной и опустошенной. Или такой старой.
И это был второй способ проявления ее стервозности, как я уже говорила.
Что, Фрэнк? Делала ли она это после?
Ты догадлив. Да, она сделала то же самое на следующей неделе и еще через неделю. Это было не так плохо, как в первый раз, отчасти потому, что ей не удавалось скопить такой запас, но больше из-за того, что я готовилась. Но все равно после второго раза я опять плакала в постели, и, когда я лежала и плакала от боли в спине и от обиды, я сказала себе: «Успокойся! В конце концов, какое тебе дело, что случится с ней и кто будет о ней заботиться? Пусть хоть подохнет с голоду в своей засранной постели».
Я заснула, все еще плача — мне было жалко и себя, и ее, после принятого мною решения, — но проснулась я вполне нормальной. Я думаю, это правда, что сознание человека не засыпает, когда он сам спит, и продолжает что-то додумывать, и иногда думает даже лучше, чем сам человек, которого отвлекает всякая чушь — что готовить на обед, что сегодня по телевизору и все такое. Во всяком случае, проснулась я с ясным пониманием того, как ей удается дурачить меня, как она на самом деле бессовестна, и как я недооценивала ее. Едва я поняла это, как я уже знала, что мне делать.
Мне не хотелось давать Шоне Уиндем пылесосить ковер в гостиной. Энди, ты знаешь, какая она неуклюжая — все Уиндемы такие, но она была в семь раз более неуклюжей, чем они. Казалось, из нее растут какие-то щупальца, которые сбивают на пол все на расстоянии нескольких футов. Это, конечно, не ее вина, но я не могла сдержать того, что мой дед называл «дрожью предвкушения», представляя, как Шона входит с пылесосом в гостиную, где столько дорогого стекла и керамики.
Ну ладно. Я это сделала, а на следующий год ковер пылесосила Сюзи. Она не балерина, но за весь год не разбила ни одной вещи. Славная девчонка твоя сестра, Фрэнк, и я была рада за нее, когда получила приглашение на свадьбу, хотя тот парень и не из наших. Как там они, ты знаешь?
Это хорошо. Хорошо. Я рада за нее. Не думала, что она так скоро решит вынимать пирог из печки. В наши дни молодежь все больше ждет, пока старики освободят им дом, прежде чем обзаводиться потомством.
Да, Энди, я рассказываю — не забывай только, что я рассказываю о своей жизни — о своей чертовой жизни! Так что можешь вытянуть ноги и расслабиться. Тогда тебе легче будет слушать меня и не перебивать.