Она одела другие джинсы, но оставила свои сапоги, сменила рубашку, но оставила флиску. «На ней всегда много надето, — рассеянно отметил, — словно она мерзнет».
С каких это пор он стал замечать такие мелочи у нее?
— Отлично, — отрезал Лэйн. — Я пойду сам и позабочусь…
— Нет, — Эдвард перенес свой вес на другую ногу и отвернулся от кухни. — Я схожу.
— Мне нужен перевод к завтрашнему дню. Монтеверди дал мне номера счетов. Я пришлю их тебе.
— У меня нет сотового телефона. Я дам тебе знать, куда отправить реквизиты перевода.
— Хорошо. Однако есть и еще кое-что, — возникла пауза. — Они нашли кое-что. Это касается отца. Я пытался дозвониться до тебя.
— Да? Он оставил после себя маленький кусочек? Он имеет какую-то материальную ценность? Мы могли бы использовать его, чтобы получить хоть какой-то доход.
— Почему ты так говоришь?
— Ты только что сказал, что денег ни у кого нет. Достаточно разумный оптимизм получить хоть какие-то наличные при таком ограничении средств.
Наступила еще одна пауза. А потом Лейн рассказал, что нашли рядом с плющом.
Эдвард молчал, его брат пробормотал:
— Ты, кажется, совсем не удивлен. Ничему, что я тебе рассказал.
Глаза Эдварда прошлись по портьере, прикрывающей окна.
— Эй? — позвал Лейн. — Ты знал, не так ли? Ты знал, что деньги пропали?
— У меня были подозрения.
— Скажи мне что-нибудь. На сколько застрахована жизнь отца?
— Семьдесят пять миллионов, — произнес Эдвард, слыша себя со стороны. — Страхование ведущего руководителя через компанию. По крайней мере, так было, когда я был у руля. Мне нужно ехать. Позвоню тебе позже.
Эдвард повесил трубку и сделал глубокий вдох. На мгновение коттедж закрутился перед глазами, но он силой воли заставил себя сфокусироваться.
— Мне нужно уехать, — сказал он.
Шелби взглянула через плечо.
— Куда ты собираешься?
— По делам.
— За новой кобылой, о которой ты говорил Мое и ее жеребце?
— Да. Прибереги мой ужин, — ее брови поднялись, сердце у него заболело в груди, как будто его проткнули. — Пожалуйста.
— Ты будешь поздно?
— Не думаю.
Эдвард был уже на полпути к двери, когда вспомнил, что у него не нет машины. Его Porsche пылился у задней стенки гаражей в Истерли.
— Можно одолжить твою машину? — спросил он.
— Разве ты не поедешь с Мое или Джоуи? — он просто пожал плечами, Шелби покачала головой. — У меня механическая коробка передач.
— Я справлюсь. Лодыжка уже лучше.
— Ключи в машине, но я не думаю…
— Спасибо.
Прихрамывая он вышел из дома, у него не было сотового, не было бумажника, не водительских прав и его желудок был совершенно пуст, ничего у него не было, способного его как-то поддержать, но он был трезв и точно знал, куда ехал.
Рулевое колесо у старого пикапа Шелби было сильно потертым, с выцветшей торпедой и коврики внизу были с таким небольшим ворсом, что кое-где просвечивали. Хотя шины были новые, мотор завелся без проблем, внутри, в салоне все были прибрано, вплоть до булавки.
Пересекая шоссе 42, он направился в пригород. Сцепление в ее машине было не жестким, но тем не менее оно убило его щиколотку и колено, и его путь занял много времени, ему приходилось ехать на третьей скорости. Однако, как замороженный он ехал вперед. Ну, эмоционально замороженный.
После многих миль, появились большие особняки с профессионально ухоженной землей, словно он въехал в интерьер какой-то комнаты, а не находился на дороге. У многих были причудливые ворота, каменные заборы и скульптуры на газонах. Элитные машины и такие же деревья. Камеры безопасности. Роллс-ройсы и Бентли стояли на дороге.
Родовое поместье Саттон Смайт было левее. Оно тоже стояло на холме, который был не так высок по сравнению, на котором возвышался Истерли, но ее особняк из кирпича, по истине точно соответствовал штату Джорджия, построенный в начале 1900-х годов, по площади прилегающего участка за тридцать тысяч квадратных футов, делал его больше, чем старое логово Эдварда.
Подъехав к воротам, он опустил стекло и ввел код на клавиатуре, чтобы проехать вперед. Огромные железные ворота разделились надвое и стали открываться, предоставляя ему проход по извилистой дорожке вглубь поместья, оставляя огромный след в разросшейся стриженой траве. Также как и в Истерли, дом был окружен магнолиями и другими деревьями, с разросшейся кроной. В стороне виднелся теннисный корт, закрытый живой изгородью, а гаражи были где-то еще дальше.
Дорога петляла к входу особняка, где стоял черный лимузин, Мерседес С63, скромный Camry и два внедорожника с тонированными стеклами, припаркованные в ряд.
Он остановил пикап Шелби поближе к входу, и заковылял к резным дверям. Несколько раз стукнув латунным молотком о дверь, он вдруг вспомнил, сколько раз он приходил сюда в черном галстуке и костюме прямиком заходя внутрь. Но он и Саттон уже не те.
Дворецкий Смайтов, мистер Грэм, открыл двери. Надо отдать ему должное, он постарался не выдать своего удивления, хотя его глаза широко распахнулись и не только по тому, что Эдвард был в джинсах и рубашке вместо костюма.
— Мне нужно увидеть Саттон.
— Сожалею, сэр, но она принимает гостей…
— Я по делу.
Мистер Грэм склонил голову.
— Конечно. Гостиная для приема гостей, если вы были там?
— Я знаю дорогу.
Эдвард, прихрамывая прошел через фойе, мимо кабинета, направляясь в противоположную сторону главной гостиной, где принимались коктейли. Учитывая, внедорожники, стоявшие перед домом, вполне вероятно, что губернатор Кентукки прибыл на ужин, и Эдвард мог только догадываться, что могло здесь обсуждаться. Дело могло касаться бурбона. А возможно и сбора средств. Для школ.
Саттон усиленно занималась благотворительностью и хотела быть в курсе всего.
Возможно, она будет когда-нибудь даже баллотироваться на какую-нибудь государственную должность.
Он конечно же проголосует за нее.
Войдя в великолепную гостиную, он огляделся и подумал, что прошло много времени, когда он был здесь в последний раз. Когда же он приходил сюда в последний раз? Он не мог вспомнить… он взглянул на лимонно-желтые шелковые обои, дамасские шторы цвета весенней зелени, диваны с кистями на подлокотниках и картины Сислея, Мане и Моризо, и решил, что здесь, как у роскошного отеля присутствует своего рода некая анонимность, отображающая родословность: здесь не было картин современного искусства, все было вполне гармоничным и бесценным, не было нагромождения в беспорядке безделушек, всего лишь несколько семейных фотографий в серебряных рамках.
— Вот так сюрприз.
Эдвард медленно развернулся, и на миг потерял дар речи. На Саттон было одето красное платье и ее прическа была высокой, дополненная шиньоном брюнетки, духи должно быть были по-прежнему Must de Cartier. Но поразило его не это. На ней были рубины, которые он ей подарил.
— Я помню эти серьги, — тихо сказал он. — И эту брошь.
Своими длинными пальцами она дотронулась до мочки уха.
— Я все еще люблю их.
— Они по-прежнему идут тебе.
Van Cleef & Arpels набор — бирманских прекрасных бриллиантов. Он подарил ей, как только она стала вице-президентом корпорации «Ликеро-водочные заводы Саттон».
— Что случилось с твоей щиколоткой? — спросила она.
— Судя по тому, что ты надела сегодня красное, ты собираешься говорить о УЧ, — Университете Чарлмонт. Вперед Орлы. И Нахрен Тигров. — Стипендиях? Или расширении стадиона Папы Джона.
— Итак, ты не хочешь говорить, почему ты хромаешь на одну ногу.
— Ты… прекрасно выглядишь сегодня.
Саттон снова потеребила сережку, потом прошла немного вперед. Платье было, скорее всего от Кельвина Кляйна, от maison de haute couture, не массового производства, его струящиеся линии были настолько гладкими, настолько элегантными, что от женщины невозможно было отвести глаз.
Она прочистила горло.
— Я не могу представить, что ты пришел поздравить меня.