Теперь обе были на пенсии.
Родителей схоронили давно и, если говорить о сугубо материальной жизни, прошедшее время потратили исключительно на то, чтобы свести на нет все, что было оставлено в наследство.
В итоге огромная и, надо думать, роскошная квартира в центре Москвы многократно разменивалась, мебель, картины, сервизы — распродавались.
Сестры выходили замуж, разумеется, неудачно — разъезжались с мужьями, всякий раз с определенными жилищными потерями.
В итоге — в сухом остатке на двоих — осталась запущенная квартира на окраине и комната в коммуналке, в центре.
В комнате сестры жили.
Квартиру впервые в жизни решили сдать, ибо пенсий обеих едва хватало на жизнь.
В этом смысле сделка с нами была почти бесполезной.
Сорок рублей, по определению, не могли решить десятой доли проблем.
Они признались, что по старой памяти не пропускают премьер в московских театрах, регулярно бывают в консерватории, любят пирожные из кондитерской в Столешниках… словом, отправляясь в Банный, явно рассчитывали на большее.
И — видит Бог — имели все основания это «большее» получить, если бы не медовый взгляд «молодого Лоэнгрина», как немедленно окрестила Тошу одна из сестер.
Та, что была консерваторкой.
Это несколько согрело душу — не одной мне, стало быть, с первого же взгляда увиделся рыцарь…
Итак, несмотря на крушение планов, сестры были счастливы, страшно смущены убожеством квартиры и, похоже, готовы — стоило Антону намекнуть — снизить цену.
Он, однако, был великодушен.
Пригласив нас запросто заглядывать на кофе с пирожными, дамы удалились.
Антон, все еще пребывая в роли, отправился провожать.
Я впервые осталась один на один с чужой, неприветливой квартирой.
Странное дело: уникальная способность Антона манипулировать людьми, откровенно навязывая свое решение, схему, манеру, феноменальным образом простирается во времени и после его смерти.
Невозможно по определению, но очень похоже: расположившись в овальном зале, я, не задумываясь, усаживаюсь спиной к двери.
Бред.
Пересаживаться, однако, лень.
Теперь вот напряженно прислушиваюсь к мягким шагам по фиолетовому ковру.
Кто-то, аккуратно прикрыв за собой тяжелые двери, медленно приближается сзади. Пусть я почти наверняка знаю, кто именно, все же немного не по себе.
Уверена, Антон испытывал то же.
Он никогда не был храбрецом и даже детскую боязнь темноты и пустых незнакомых помещений к сорока годам изжил не вполне.
Истоки странного обыкновения демонстрировать посетителю собственный зад заключались, разумеется, в стремлении ошарашить визитера, заставить немедленно, не успев собраться с мыслями, выбрать линию поведения в неординарной, откровенно провокационной ситуации.
Очевидная, но отнюдь не единственная причина.
Другая, надо думать, открыта была только Антону.
И мне.
Убеждена, знаю наверняка и, стало быть, не могу ошибаться: он, как и я, не терпел чужого присутствия за спиной.
Негромкие шаги, будто сама судьба — или смерть? — стараясь до поры не привлекать внимания, готовится нанести удар, наверняка всякий раз тревожили и страшили Антона.
Замирало в испуге сердце, холодный ветерок ужаса, просочившись из-за спины, свободно гулял в груди.
Однако ж стоически не менял позы.
Напряженно прислушиваясь к шорохам, переступал через себя, ломал через колено трусливую душу, учился побеждать собственные страхи, доказывал себе, что это возможно.
Ну а я что же?
Мне-то к чему трепетать в ожидании?
Оборачиваюсь резко, чуть более поспешно, чем следовало бы.
Человек, идущий к столу, вздрагивает и замирает на месте.
Некоторое время мы внимательно разглядываем друг друга.
Совсем недолго — каких-нибудь пару секунд.
А после — каждый про себя — облегченно вздыхаем.
«Это она», — думает Юра, имея в виду гораздо большее, чем просто констатацию факта: за столом — та самая женщина, которую он предполагал здесь увидеть.
«Это он», — мысленно признаю я с некоторой даже радостью. И это означает, что главный юрист компании, вернее, руководитель правового департамента, Юрий Львович Птица, остался, похоже, прежним — или почти прежним — Юркой Птицей или Птахой, каким был в начале пути.
Простите уж за банальность.
Когда-то, не слишком давно, но, разумеется, и не вчера — лет пятнадцать назад — мы вместе начинали дело. Ощущение было именно такое: отправляемся в дорогу и настроение — вполне чемоданное.