Хотя, разумеется, никто никуда не ехал.
Сидели на месте, в двух маленьких, тесноватых комнатах — первом офисе, который, к слову, называли именно офисом. И никак иначе.
Позже — когда появились особняки с колоннами, плазы, отлитые из зеркального стекла, — стали говорить: контора, лавка.
Теперь — вышло так — не осталось никого из тех, кто ютился в тех комнатушках.
Отряд рассыпался на марше, и кто-то был уже в мире ином.
Кто-то осел много ниже.
Кто-то барражировал в соседних водах, не желая ни о чем вспоминать.
Кто-то, возможно, по-прежнему был рядом, но изменился до неузнаваемости и легко сходил за чужого.
И только Юрка Птаха — почти не изменившийся — стоял в двух шагах от меня и, похоже, думал о том же.
Я легко преодолеваю эти шаги.
И вот уже крепкие, слегка оплывшие руки — Птаха, впрочем, всегда был грузноват — подхватывают меня и вроде бы искренне прижимают к широкой, мягкой груди.
И мне хорошо, спокойно на этой груди, вдыхать слабый запах незнакомого парфюма, табака, кофе, еще чего-то неуловимого, чему не знаю названия, а вместе — запах чужого мужчины.
Впервые я мимолетом думаю об этом — о запахе чужого мужчины, чужом мужчине, в частности Птахе, и чужих мужчинах вообще.
Впервые — спустя день после похорон Антона и двадцать два года — со дня первой встречи с ним.
Забавно — нельзя сказать, что за эти годы мне не доводилось обнимать мужчин по разным поводам: здороваясь, поздравляя, шутя, наконец, — но ничего подобного ни разу не приходило на ум.
Выходит, так верна была Антону, несмотря на все?
Черта с два!
Я-то знаю, пусть не случилось формальных, физических измен с другими мужчинами.
Мысленно — сотни раз.
Как в ранней юности — придумывая все от начала до конца, до мельчайших деталей. Подолгу днями — вернее, ночами, — смакуя очередную фантазию.
Физической близости притом не хотелось ни с кем.
Антон, несмотря на все, не забывал о супружеском долге.
По мне, вспоминал о нем слишком часто.
Дружеское объятие с Птахой тем временем затянулось.
Я отстраняюсь, а у него в глазах мимолетный вопрос. Вполне может быть — показалось.
Но как бы там ни было — все равно.
Юрий Львович Птица — по определению — герой не моего романа.
— Ну, здравствуй!
— Здравствуй.
— На похоронах я… не предложил своего общества.
— И правильно сделал. Теперь поговорим спокойно.
— Мы будем вдвоем?
— Тебя это не устраивает?
— Напротив. Но в этом случае давай поищем другое место. Поуютнее, что ли… Ты меня понимаешь?
— Пойдем к тебе?
— Можно. Но там тоже…
— Стекло и кожа в белых стенах?
— Нет. Стекло, кожа, красное кресло и красные квадраты — только здесь. На вершине. Ниже — каждый высказывал свои пожелания, и сообразно с ними, так сказать… У меня, кажется, уютно и даже тесновато. Хочешь, пойдем взглянем…
— В другой раз. Сейчас — в другое место, где можно по душам…
— Не в этих стенах.
— Понятно. А если я распоряжусь убрать все «жучки»?
— «Закладки». Они называют это «закладками».
— Не суть. Прикажу — «закладки».
— Уберут, конечно. А ночью или в твое отсутствие нашпигуют другими.
— А если бы Антон приказал?
— Он бы не приказал.
— Ладно, идем в другое место.
Другое место отыскалось неподалеку от «мавзолея» — мы выбрали его, пройдя немного пешком по узкой, запруженной людьми и машинами Никитской.
Охрана — трое одинаковых мальчиков — аккуратно следовала на некотором отдалении, в точности исполняя указание.
Покидая офис, я — снова! — вспомнила нужную фразу и произнесла ее так естественно, будто отдавала приказ ежедневно.
«В режиме наружного наблюдения», — сказала я. Небрежно, на ходу, как делал это Антон.
Птица вздрогнул и оглянулся в изумлении.
Даже легкое подозрение проскользнуло в этом взгляде и мимолетный испуг.
Что ж, если Антон Васильевич в самом деле решил с того света руководить своей охраной, избрав сенситивом меня, — пусть.
Я не против.
В конце концов его молодцы теперь стерегут вроде бы мою жизнь.
Пусть руководит.
У входа в кафе, большие витрины которого задуманы так, что всякому на улице виден каждый внутри, охрана отстала, органично растворилась в людской массе.
Куда мы денемся в этом аквариуме?
Мы, впрочем, не думаем никуда деваться — столик выбираем у окна.
Казалось, что сидим на улице и суетливая толпа протекает мимо, чудом не задевая локтями, коленками, сумками, портфелями.