Они поверили.
Впрочем, апельсиновая стрижка, как ни странно, оказалась мне к лицу — в восемнадцать лет, надо полагать, женщине идет многое, если не все.
Тоша остался доволен.
Я обрела дополнительную статью расходов — «на парикмахерскую».
Впрочем, этого никак не могло хватить на благоустройство обветшалой квартиры.
Скрепя сердце я распорола две пестрые ситцевые юбки, еще домашние, сшитые подругой.
Благо в моде тогда было «макси» — юбки до пят. Ткани хватило на то, чтобы изобразить подобие кухонной скатерки и занавески, прикрывшей стекло в кухонной двери.
Стекло, к слову, было треснутым и скоро, разумеется, разлетелось окончательно. «Юбочная» занавеска пришлась как нельзя кстати.
В пыли на антресолях пустой квартиры неожиданно обнаружилась коробка масляной краски — возможно, кто-то из сестринских мужей был художником или, скорее уж, школьным учителем рисования — не суть.
Краска слегка подсохла, но еще вполне годилась для дела.
Ею я рисовала веселые рожицы, цветочки и какие-то невнятные силуэты на грязно-сером кафеле ванной комнаты. В тех местах, где он еще сохранился.
Большие прогалины шершавого бетона — там, где кафель уже отпал, пыталась закрасить той же краской, выбирая цвета поярче.
Убожество никуда не девалось. Но взгляд по крайней мере не так угнетало хмурое однообразие. И несмываемые потеки не бросались в глаза.
Антоша фыркал, однако хозяйственной возни не пресекал — я была счастлива.
Недолго.
Любовь к облупленной квартире кончилась быстро, хотя была настоящей, искренней и, наверное, трогательной любовью к первому совместному жилищу.
Она прошла тотчас, как стало понятно, какой ловушкой обернулась для меня наша первая квартира.
Беспокойная бродячая жизнь имела, оказывается, одно неоспоримое преимущество — мы постоянно были вместе. Точнее, я постоянно была при нем. Как выяснилось, исключительно потому, что деваться было попросту некуда. Вот и таскал за собой, как громоздкий чемодан, который — согласно известной сентенции — выбросить жалко, а носить надоело до чертиков.
Однако ж — носил.
С появлением квартиры все изменилось.
Теперь чемодан был брошен в угол и забыт до поры.
Тоша оставил меня в пустой квартире, изредка забегая, чтобы бросить корм и проверить — жива ли?
Другого — того, к примеру, что могу куда-нибудь деться — Тоша не допускал. И правильно делал — никуда, разумеется, я не делась и деться не могла по определению.
Задним — как принято говорить — умом теперь понимаю: за время наших скитаний изрядно надоела Антону, и, надо полагать, в один далеко не прекрасный день он просто оставил бы меня на очередной лавочке и исчез навек.
Здесь одинаково возможны два варианта.
Я могла умереть сразу. От любви, тоски и предательства. Не суть, что было бы указано в казенном свидетельстве о смерти. Банальный суицид, дорожно-транспортное происшествие, смерть от переохлаждения или острая сердечная недостаточность. Все это в равной степени могло быть правдой и неправдой одновременно, потому что так или иначе я умерла бы именно от любви и предательства, которое невозможно пережить.
В другом — перетерпев, зажила бы иной, неизвестной жизнью. Возможно — счастливой, возможно — нет. Но как бы там ни было, теперь это была бы не я.
Какая-то другая женщина сорока с лишним лет.
Однако ж несчастные мамины восемьдесят рублей!
Бросить их Антон не мог, да и не хотел. Зачем бросать, если можно иметь и пользовать, ничем при этом не поступаясь?
Словом, он милостиво оставил меня при себе, а вернее — при пустой, грязной квартире.
Сам же — заскучав по былой абсолютной свободе — пустился во все тяжкие.
Антон любил жизнь во всех ее проявлениях и жил как дышал — полной грудью.
Всегда.
Он и тогда наслаждался жизнью, не подозревая, что наслаждения убоги, жизнь грязна и пахнет отвратительно, как дешевый портвейн, который потреблял ежедневно.
А может, догадывался обо всем или даже знал наверняка, но не страдал от того нисколько и даже не морщился. Дожидался лучших времен, которые — уверен был! — наступят однажды сами по себе.
И наступили же!
До той поры наслаждался тем, что было доступно.
Возможно, все было так. Потому его всегда раздражал утонченный восточный снобизм Хайяма: «Уж лучше голодать, чем кушать что попало…»