В первую секунду кажется, что это Антон.
Но только — в первую.
Безучастное белое пространство снова пытается взять надо мной власть — этот человек оттуда, из полусна, из-за барьера.
Похожий на Антона, как брат-близнец, но совершенно другой.
Впрочем, теперь, после встряски бородатого, я оказываюсь много выносливее — сил на то, чтобы рассмотреть «близнеца», хватает.
Жадно всматриваюсь в чужое и одновременно знакомое лицо, пытаясь разрешить наконец таинственную метаморфозу. Отыскать — совсем как в известной головоломке — едва уловимые различия.
И — нахожу их.
Этот — в отличие от Антона — аккуратно подстрижен, но главное — явно моложе, совсем мальчишка.
Открытое, светлое лицо без угрюмых морщин, глубоких складок по углам рта, серого, нездорового налета на коже и неизменной щетины.
И глаза.
Карие, с желтыми искрами, совершенно такие же, как у Антона, смотрят иначе — широко и восторженно.
Нет в них знакомой злой усмешки, пренебрежения, замешенного на малой толике жалости, нет презрения, обращенного ко всему миру. Нет ярости, слабо мерцающей в глубине, но готовой в любую минуту вспыхнуть, обжечь, испепелить любого, кто в недобрый час встанет на пути.
Я уже собираюсь с силами, чтобы спросить, кто он такой, этот Антонов двойник…
Но он опережает. Внезапно опустившись на колени, припадает губами к моему уху, шепчет горячо и страстно, захлебываясь словами, будто опасаясь, что не успеет сказать что-то чрезвычайно важное.
— Ты — сама. Понимаешь, я сказал, что ты сама… Хорошо? Слышишь, умоляю, скажи, что ты сама… Пожалуйста, ну, пожалуйста, прошу тебя…
Он плачет.
Широкие плечи сотрясают рыдания.
Чужие слезы сбегают по моей щеке.
Мои просохли. И больше не хочется плакать.
Хотя именно теперь окончательно прихожу в себя, вспоминаю все.
Влажный ветер, сырость за окном, женский крик, разорвавший ночную тишину…
Никаких сомнений и никаких двойников больше.
Это — Антон.
Надо сказать, что к свободной, разгульной жизни Антон возвратился довольно скоро, после того как первый успех в делах и первые деньги пришли в нашу жизнь.
Поначалу, однако ж, это было едва ли не обязательным условием принадлежности к клану новых. Тогда еще только строителей, творцов грядущей жизни.
Будущих хозяев.
Обязательной составляющей образа начинающего капиталиста.
Начинали на ровном месте или — хуже того — карабкались из глубокой ямы дремучего невежества.
Еще не обтесались «по Европам», не разглядели как следует, вблизи настоящих потомственных акул. Не распознали, как те резвятся в бескрайних океанских просторах, чем тешат свирепые души.
Потому — оглядывались назад.
Вспоминали — благо память была свежа, да и пресса, охваченная разоблачительной лихорадкой, не скупилась на подробности «сладкой жизни» предшественников.
Государственная дача за зеленым забором, гаишник, отдающий честь вслед машине, несущейся по Рублево-Успенскому шоссе. Баня с бассейном, много виски и обнаженной женской натуры.
Предел мечтаний, символы успеха.
Калька тайных утех свергнутой партийной элиты.
Резвились, по крупицам множа собственные символы.
Ранние — часы «Rolex», костюмы от Versace, черный глянец шестисотых «Mercedes» вместо черного же глянца «ГАЗ-31». Номера, однако, те же. Предпочтительнее прочих — магическое «МОС».
Резвясь, впрочем, решали дела.
Делили страну, потрошили закрома Родины, прикупали усидевших чиновников, назначали новых, заключали коалиции, подписывали конвенции, карали нарушителей.
Как полагается — «после непродолжительной гражданской панихиды».
Классиков, впрочем, в новом прочтении трактовали буквально.
Хоронили тогда часто.
Однако не грустили. С утра отпевали очередного нарушителя конвенции, в обед «поднимали десятку грина», вечером садились ужинать в узком кругу и за ужином продолжали делить страну, назначать чиновников…
Et cetera.
Тогда Антоновы загулы — «забеги в ширину», по собственному его определению — были скорее нормой, чем исключением из правил.
Но времена неуловимо менялись.
Как ни забавно, мы действительно вписывались в цивилизованный мир. Корявым почерком, с ужасными — порой непростительными — ошибками. И не на титульном, разумеется, листе — где-то с краю, на полях.
К тому же имя «нам» было отнюдь не легион.
Десятка-другая в авангарде. За ней, на порядок ниже, — еще несколько сотен самых «продвинутых» и дерзких.
Не суть.
Вписывались — вот что было главным.