Отнюдь.
В основе их лежит страх за свою собственную драгоценную шкуру.
Ужас перед возможными последствиями дикой выходки, если не сказать — преступления.
Вот в чем причина.
Что же до красивостей стройной речи, Антон, разумеется, усвоил их не вдруг, с перепугу.
Я ведь и прежде знала: он родился и вырос в приличной семье. И воспитан был, надо полагать, неплохо. В школе ходил в отличниках и красавчиках, по которым сохнут девчонки. Книжки умные читал. Размышлял о вечном и, конечно же, мечтал о вселенском признании или, на худой конец, отечественной славе совершенно так же, как миллионы провинциалов в тиши унылых, пыльных городишек, разбросанных по всей стране.
Однако ж все утонуло в дикой злобе на город, не пожелавший расстелить красную дорожку, горожан, не обративших внимания на явление завоевателя, на меня — случайно подвернувшуюся под руку, влюбленную и оттого послушную, бессловесную дуру.
А еще — в пьяном угаре, грязной брани, тупом бормотании безнадежных забулдыг, которыми окружил себя, чтобы возместить горечь поражения, испытать знакомое чувство лидерства.
Теперь — надо полагать — действительно наступили перемены.
По крайней мере прикованный страхом к моей больничной койке Антон не пил и волей-неволей общался с людьми приличными, а если судить по бородатому громовержцу, так и вовсе неординарными.
И заговорил иначе — проснулось, ожило заложенное некогда в успешном провинциальном прошлом.
— Где мы сейчас? — следует наконец перевести разговор в конструктивное русло.
К тому же мне действительно интересно, кто он такой, этот богоподобный бородач со странным — похоже, грузинским — отчеством?
А главное — что, в конце концов, сталось со мной? Когда окончательно приду в себя и приду ли вообще? Когда смогу встать с постели? Если смогу…
На самом-то деле начинать следовало именно с этого.
Но так уж, видно, устроена моя психика — на первый план просочились иное.
А это — только теперь.
Антон немедленно улавливает перемену. Похоже, с облегчением.
Тон его меняется, лирические нотки затухают, на смену приходит странная интонация.
Деловитый восторг.
Именно так.
— О! Ты еще не знаешь, как тебе… то есть нам… повезло. Ну… В определенном смысле…
Он понимает, что сказал глупость.
А вернее — правду. Ту, однако, которую говорить не следовало.
Слишком цинично звучит сказанное.
Впрочем, некоторое время спустя я, безусловно, с ним соглашусь.
Нам действительно несказанно повезло.
Момент, когда наше общее с Антоном дело вдруг стало делом Антона, я помню с точностью до месяца, числа, дня недели и времени суток.
Однако ж это отнюдь не делает мне чести.
Что же касается событий, а вернее — тенденций, которые всего лишь выплеснулись наружу в известный момент, их-то как раз я — к своему стыду — проворонила.
Нельзя сказать, что не замечала вообще ничего, мирно плывя по течению успешного бизнеса, с привычной — уже! — ленцой пожиная плоды заслуженного успеха.
Отнюдь.
Были смутные тревоги, совершенно конкретные факты, известные из собственных источников.
Было, наконец, ясное, проверенное временем знание о том, что представляет собой Антон Полонский — муж и партнер на протяжении семнадцати лет.
Закономерен вопрос: зачем существовал так долго союз людей если и связанных между собой, то исключительно глубокой взаимной неприязнью?
И более того — ненавистью, давней, вязкой, привычной.
Или — во имя чего?
Разумеется, в разное время на разных этапах нашего совместного существования я задавалась этим вопросом множество раз — и всегда находила ответ.
Неутешительный, но очень простой.
Мы были нужны друг другу, и только вместе, объединенные застарелой ненавистью, способны были сотворить то, что сотворили в итоге, — успешное, процветающее дело.
Белок, наверное, может ненавидеть желток, заключенный в скорлупе одного яйца, или же оба, к примеру, люто возненавидят скорлупу, однако — как ни крути — обречены на совместное существование.
Иначе просто не может быть.
И точка.
У нас сложилась примерно та же ситуация.
Сначала я была необходимым условием успеха. И даже не я сама как таковая — стечение обстоятельств, подаривших именно мне участие посторонних людей.
О них, однако, речь впереди.
Потом моя роль перестала быть единственно главной, однако продолжала оставаться значимой.