Однако ж, думаю, Антон «сломался» отнюдь не потому, что принял довод.
Макиавелли с его несокрушимой мудростью придворного коварства был ни при чем.
Шла игра.
Опасная. По сути своей — на выживание.
И Антон до поры соблюдал ее негласные правила.
Только и всего.
Антон был прав.
Нам действительно повезло. Но везение открылось не сразу.
Поначалу карета «скорой помощи» доставила меня в Институт Склифосовского, и там особого оптимизма не проявили. Травмы, полученные при падении, были слишком серьезными.
Перелом позвоночника, такой неудачный — впрочем, может ли быть удачным перелом позвоночника? — что повреждены оказались легкое и почка. Неизбежное внутреннее кровотечение практически не оставляло мне шансов выжить.
Однако именно здесь началось чудесное везение.
В то же самое время в травматологию института прибыл профессор Надебаидзе. Светило, как принято говорить, мировой величины. Создатель новой школы, руководитель Института, слава о котором гремела.
Он ставил на ноги людей, приговор которым был подписан во множестве медицинских инстанций. И это был в высшей степени суровый приговор: неподвижность, полная и абсолютная, до конца жизни.
Спортсмены и артисты балета, автогонщики и альпинисты, каскадеры и десантники, получившие страшные травмы, покидая клинику профессора, возвращались к профессиональной деятельности.
К нему — уповая на чудо — везли безнадежных больных со всего мира.
И он творил чудеса.
Стоял уже поздний вечер, и близилась ночь, врачи — кроме дежурных — давно покинули свои отделения.
Тем паче профессора мирового уровня.
Однако заведующий травмой Института Склифосовского, в канун того самого вечера, просил профессора Надебаидзе проконсультировать сложного больного. И доктор Надебаидзе, разумеется, не отказал коллеге.
Приехал, однако, когда смог.
А смог — после двух собственных операций. Притом, что на сотворение каждого чуда тратил, как правило, часов по пять.
Словом, порог знаменитого «Склифа», Георгий Нодарович Надебаидзе пересек одновременно со мной.
Он — просто переступил, меня внесли на носилках.
Кто, когда и в какой связи сообщил консультирующему светилу о том, что в приемном покое отдает Богу душу девица, выпрыгнувшая со второго этажа, я так и не узнала.
А жаль, ибо этот человек, по существу, стал моим спасителем номер один.
Спаситель номер два немедленно захотел взглянуть на больную.
Участь моя была решена самим провидением. По всему выходило — именно так.
Был, впрочем, один вопрос, неприятный мне и сегодня. Трудный, болезненный вопрос.
Антон утверждал, что знает ответ.
Я же и теперь надеюсь — судил, что называется, со своей колокольни. В действительности все обстояло иначе.
Хочется верить.
А вот говорить на эту тему не хочется вовсе.
Однако, взявшись вспоминать, перечитывая, как роман, собственное прошлое, нельзя пролистывать страницы.
Читать так читать. Обо всем без утайки.
Об этом — тоже.
Вот он, вопрос, который мучает меня поныне.
Рванулся бы доктор Надебаидзе в приемный покой, набитый, как всегда, до отказа — пострадавшими в катастрофах, искалеченными в драках, обожженными и прочими страждущими, — спасать неизвестную женщину, решившую добровольно уйти из жизни, если бы не одна давняя трагедия?
Историю этой трагедии поведал мне Антон, как только мы остались наедине.
Сначала плакал и витиевато говорил о любви. Потом переключился на прагматический лад, заговорил о везении, причем двойном.
Оно, собственно, и заключалось в той давнишней трагедии, расколовшей жизнь доктора Надебаидзе.
Как водится в таких случаях, на две части: до и после.
Человек большой силы духа, он сумел преодолеть эту пропасть, разлом в собственной судьбе. Однако ж не до конца. Просто навел мосты.
Другие, кстати, в подобных случаях — жгут.
Созидатель по призванию, он умудрился перекинуть зыбкий навесной мостик, вроде тех, что на его родине, в горах, соединяют крутые берега бурных потоков.
Привыкший виртуозно латать людскую плоть, соединять осколки раздробленных костей, и на свою распоротую судьбу сумел наложить шов. Однако ж в отличие от ювелирных швов профессора Надебаидзе, исчезавших со временем без следа, этот — остался навеки.
Девять лет минуло с той поры, как шестнадцатилетняя дочь доктора, наглотавшись таблеток, выбросилась с седьмого этажа. Из окна их квартиры в фешенебельном доме на Старом Арбате, точнее — на улице Алексея Толстого.