Иначе… Но что уж теперь гадать?
Одно ясно: иначе моя судьба наверняка развернулась бы как-то по-другому.
Она не знала и скрепя сердце смирилась с тем, что талантливая, умная девочка волей нелепого случая — а вернее, чьей-то нечестной игры, подтасовок, царящего в стране безобразия — оказалась за бортом московского института. Однако ж — наверняка не сломалась, не утратила веру в себя. Утроив — да что там утроив! — удесятерив силы, вгрызется теперь в гранит науки и уж во второй-то раз непременно займет место на студенческой скамье, заслуженное по праву. Пока — в этом, собственно, состояла суть компромисса — девочке действительно лучше остаться в Москве, обвыкнуть в городе, тем более — зачисляют на подготовительные курсы далеко не всех. Манкировать такой удачей безрассудно.
«Подготовительные курсы» я, разумеется, придумала, солгав и в том, что поступить на них очень сложно.
Она поверила, родительское благословение снизошло на мою грешную голову вместе с восьмьюдесятью рублями ежемесячного пособия, пробившими огромную брешь в скромном мамином бюджете.
Впрочем, совесть моя на ту пору лишилась вдруг и голоса, и слуха, идеально воплотясь в трех знаменитых обезьянок, которые, как известно, ничего и никому…
Я не стыдилась, не страдала и даже не задумывалась о том, что такое эти злосчастные восемьдесят рублей для моей немолодой, не слишком здоровой мамы.
Я ликовала.
Ибо в глазах Антона ежемесячное вспомоществование изрядно прибавляло мне привлекательности.
И — странное дело — сознание этого постыдного обстоятельства нисколько не оскорбляло меня и даже не смущало.
Повторюсь: я ликовала.
В античной трагедии здесь, вероятно, вступил бы хор, бубнящий что-то о Божьей каре, обернувшейся потерей рассудка.
Но как бы там ни было, любимый здраво рассудил, что собственный угол значительно упростит нашу жизнь. Оставшиеся деньги, вкупе с теми случайными заработками, которыми перебивались до сих пор, обеспечат почти беззаботное существование в городе, который пришелся ему по вкусу.
К тому же за широкой Антоновой спиной постоянно маячил призрак армейской удавки, и каждый встречный милиционер был опасен вдвойне.
Съемный угол — чужое, но все же относительно постоянное жилье — в этой связи казался манной небесной. В нем можно было залечь, затаиться, переждать.
Что потом?
Об этом Антон думать не желал и говорить запрещал категорически. Он не терпел неприятных мыслей, гнал от себя людей, избегал ситуаций, которые могли их навеять.
С первыми деньгами, полученными переводом «до востребования» на Главпочтамте, мы отправились в Банный переулок.
Было в Москве такое заповедное место, где постоянно топталось несколько десятков людей довольно странного вида.
Сходясь, они, как правило, перебрасывались парой коротких фраз и быстро расходились в поисках новых собеседников.
Вид при этом у всех был деланно безразличный: «Дескать, не знаю, кто зачем, а я — так просто воздухом дышу, ноги разминаю. А что, нельзя?»
Новичков толпа немедленно брала в плотное кольцо.
Кольцо судорожно сжималось, волнообразно сокращалось и распадалось стремительно.
Чаще — без какого-либо заметного результата.
Вновь прибывшие пополняли ряды праздно фланирующих, перенимали их ужимки, полностью сливаясь с массой.
Иногда ритуальный хоровод оборачивался некоторым результатом, заметным, впрочем, хорошо наметанному глазу.
Рассыпавшееся кольцо покидала плотная группа из двух-трех фигур.
Негромко, деловито переговариваясь, фигуры удалялись в ближайший скверик.
И дальше — если все складывалось удачно — спешили на ближайшую троллейбусную остановку или, нервно притопывая, ловили такси у кромки проспекта Мира.
На самом деле ничего запредельного здесь не происходило: люди пытались сдать или снять жилье.
Всего лишь.
Однако ж в имперские времена процедура эта была не вполне законной, как многое привычное сейчас — вроде обмена валюты.
Потому обладатели свободных комнат и квартир, равно как соискатели съемного угла, выглядели странно и почти зловеще.
Рассказывают, встречались неудачники, проводившие в Банном не один месяц.
Разумеется, были здесь и профессиональные маклеры, и люди не вполне здоровые душевно или просто безумно одинокие — для них ритуальные хороводы становились единственной формой человеческого общения.
Завсегдатаи здесь непременно предостерегали новичков от общения с милой пожилой дамой, одетой со старомодным изяществом. Снисходительно улыбаясь, она предлагала желающим роскошную трехкомнатную квартиру на улице Горького, обставленную от и до, за смехотворно низкую плату.