Я довез Машу до метро. Дальше она запретила себя провожать.
Дневник факира оставался единственной ниточкой в моих руках, ведущей к перстню, и мне предстояло распутать этот клубок Ариадны.
«…В военном Свердловске не было раздельного обучения, и я крепко сдружился с Анастасией. Третьим в нашей неразлучной паре „цирковых“ был Оюшминальд Бровкин. Его странное имя было составным и расшифровывалось героически: „Отто Юльевич Шмидт на льдине“. До войны с немцами его звали Отто, но во время войны спешно переименовали в Юшу. Юшка был единственным отпрыском высокопоставленного тылового чина НКВД.
Я злился и ревновал, предчувствуя, что рано или поздно мы схлестнемся из-за Насти. А пока мы по очереди носили за ней коньки и связку книг. Настя слышала мои мысли, а я слышал ее, и мы беседовали безмолвно. Я забыл сказать, что в переполненном эвакуированными Свердловске, мы жили в маленьком путевом вагончике, из окна которого торчала труба буржуйки, но это было надежное и уютное жилье, и Настя часто заходила погреться в нашу „теплушку“, и как полагается, я не знал, чем развлечь и занять свою гостью.
„Давай возьмем перстень Вольфа! В нем живет маленький красный карлик, он знает прошлое и будущее. Он похож на китайского мандарина: раскосый, как лама Дацан. Он кривляется и грозит пальцем“.
Я был готов на любые безумства, лишь бы она верила мне. Это была смесь мальчишеского озорства и уже вполне мужское желание удивить и потрясти это таинственное создание с лилейной кожей и сапфировыми глазами.
Кинг запрещал мне трогать трость, но в тот вечер он где-то задержался. Я достал из тайника под вагонной полкой, служившей мне кроватью, посох Вольфа и вынул перстень. Я уже знал, как вызвать „дух камня“. Нужно было надеть перстень на левую руку, мысленно задать вопрос и прикрыть глаза. В ожидании ответа надо было дышать ровно, чтобы расслышать слабый голос камня и не „расплескать“ изображение.
Внутри камня родилось слабое свечение. Настя заглянула в мерцающую глубину, крупно вздрогнула и закрыла лицо ладонями:
— Нет, мне страшно, давай лучше спрячем его!
Внутри камня, как в алом аквариуме плавала спящая голова. Вокруг нее колыхались размытые космы, похожие на солнечные протуберанцы.
„Ты, кто живет в этом камне, покажи мою мать!“ — беззвучно приказал я.
Губы „мертвой головы“ страдальчески дрогнули, тяжелые веки приоткрылись, и мир вокруг меня окрасился кровью.
Я увидел ребенка лет шести или семи, большеглазого, с нежной кожей и мягкими золотисто-русыми волосами и не сразу понял, что это я сам. Мальчишка хныкал и протирал глаза. Дощатая дверь трещала под ударами.
— Откройте! Наркомат внутренних дел!
— Мама! — позвал ребенок.
— Тише! Тише!
Молодая женщина, стоя на коленях, натягивала на ноги мальчика теплые чулки и тяжелые зимние ботинки. Почему лицо ее не осталось в моей памяти? Я помню даже кружевной воротничок на сером платье; последние дни она спала одетой, но не помню ее лица. Задыхаясь от спешки, она выталкивала меня с черной лестницы:
— Беги!
У крыльца дымил черный автомобиль, по осенним лужам растекались радужные бензиновые всполохи. Я не знал, куда мне идти, и топтался в темном осеннем дворе. В наших окнах, единственных во всем доме, горел свет. Я услышал приглушенный крик, посыпалось битое стекло, и я бросился обратно, вверх по лестнице. Я колотил в дверь, но запор уже захлопнулся, и я не мог попасть туда.
— Мама!!!
Это были последние слова, которые я произнес, перед тем как Всевышний наложил на меня обет молчания. Я бился грудью о дверь, пока меня не схватили за шиворот и не приподняли от пола. Извернувшись, я с визгом вцепился в жесткую волосатую руку и, прокусив ее до крови, ринулся вниз на улицу. Я слышал свистки и вопли, топот сапог и крик матери:
— Беги! — ее голос захлебнулся и стих.
Я бежал сквозь дождь, по лужам, через темный парк. Уже никто не гнался за мной, а я все бежал, не в силах остановиться, не встречая на своем пути и малого укрытия, чтобы забиться в пещеру, в щель, в древесное дупло и наконец-то ощутить себя в безопасности.
Впереди мигали гирлянды разноцветных лампочек. Я пролез между досок забора и, ринувшись напролом, прополз в дыру под тентом. Все еще спасаясь от погони, я ужом ввинтился сквозь решетку и оказался в клетке. Чудовище, дремавшее в углу, забило полосатым хвостом. Я упал на спину. Зверь потрогал лапой глухо застегнутое пальтишко, обнюхал мое лицо, щекоча проволочными усами, и ворча улегся в углу клетки. Я выбрался из клетки, нашел большой ящик, залез в него и накрылся крышкой. Забившись в угол, я заснул от пережитого страха.
…Я очнулся под гром оркестра, в яростном свете прожекторов и беззвучно закричал от ужаса. В горле дрожали натянутые струны, но я не слышал своего голоса, и от этого было еще страшнее. Пестрая, раскрашенная тарелка арены неслась мне навстречу. Алые и белые зубцы по ее краям вертелись, сливаясь в сплошной узор. Я летел вниз в сундуке среди развевающейся кисеи и разноцветных огненных струй, под оглушительный рев оркестра, как упавший с небес метеорит.
Кинг в ту ночь не пришел ночевать. Не было его и на следующее утро. В отчаянии я решил „спросить“ о нем перстень. Как всегда после короткого головокружения и падения в алую бездну, я получил то, о чем просил.
…Воображение перенесло меня в комнату с низким потолком и решетками на окнах. На стуле сидел полураздетый Вольф. Белая рубаха на нем была разорвана. В углах губ присохла кровь.