Я стянул через голову мокрый, задымившийся от жара костра свитер. Вынул из нагрудного кармана вымокшие деньги и документы и положил их сушиться, прижав камнями. Хозяин придирчиво осмотрел мой багаж, выискивая какой-то свой «интерес».
— Куришь? — спросил у меня старатель. — А она? Ну хоть газета у вас есть?
Я протянул ему почти сухой походный блокнот, и он наскоро свернул козью ножку со своим таежным самосадом.
Наш новый знакомец тайно мыл золотишко у истоков Печоры. Звали его Филин, то ли фамилия, то ли зловещее прозвище. Неожиданной кампании он не обрадовался и с ходу одарил нас таежной «бухтиной»:
— Дороги мертвых здесь проходят. Слыхали? Если заполночь в сопки выйдешь, вроде люди по тропе на перевал идут, лица закрыты, но если заговоришь — амба! С собой уведут. Поэтому местные здесь не шастают.
Видели могилу? Пришел я сюда весной, а он уж тута сидит, дожидается. В тайге жизнь короткая. Затес на стволе оставил, что-то перед смертью написать хотел, да только ничего уже не разобрать, смолой затекло. Тут часто люди пропадают. Завтра утром назад поворачивайте, если не хотите у Хозяина зимовать.
— А кто здесь Хозяин? — поинтересовалась Маша.
— Здесь у всякой горы свой Хозяин. Да не кисни, Машута, провожу я вас вниз к Усть-Илычу.
Спали у костра, подложив под голову рюкзаки. Ночью Филин пропал. Я до рассвета караулил костер. Солнце уже прорезалось сквозь сопки, когда Филин вернулся. Приторочил рюкзак повыше, к сосновому стволу. Тяжелый, раздутый мешок, казалось, под завязку набит мелким галечником.
Филин неодобрительно перехватил мой взгляд:
— Припасу-то оставьте: сухари, то да се. В Троицком еще купите, а мне в самый раз подхарчиться перед зимой.
Я послушно отсыпал ему припас. На два дня бесславного возвращения нам хватит. Взобравшись на пихту, Филин привязал запас к ветке. Свой рюкзак он, однако, не оставил в лагере, а тащил на спине, не обращая внимания на тяжесть. Я не сводил взгляда с таинственного мешка. Из прорехи смотрел крупный самоцвет, гладкий, шлифованный, точно он уже побывал в мастерской.
Едва приметная звериная тропа вилась по склону.
Наш проводник шел впереди, скользя по каменистым осыпям, пробуя палкой едва намеченную тропу. Где-то мерно долбил дятел, в пустых лесах звук выходил долгим, гулким. На стволах — глубокие рассечины — следы медвежьего когтя. По пути нам попались сгнившие, обомшелые развалины. Звон красных сосен был похож на далекий благовест. На лесной прогалине в золотых сумерках осеннего леса приютился храм. Под низким, обветшалым потолком все еще можно было отыскать алтарь. Сквозь прореху в крыше, словно неугасимая лампада, играл ясный солнечный луч. Раскольничий крест-голбец еще держался на черной лапе. Повсюду на рыхлом мху виднелись следы когтистых медвежьих лап. Может статься, что мы избрали ложный путь или застава бегунов-скрытников пала и развеялась прахом.
— Скит-то никак завалился, — проворчал старатель.
— Здесь кто-то жил?
— Жил… дед-столет — неохотно ответил Филин. — То ли в гору ушел, то ли сгинул.
На тропе лежала золотая монетка: десятирублевик царской чеканки.
— На, возьми, у тебя из рюкзака выпала.
Я поднял монету и подал ее проводнику. Тот даже не поблагодарил:
— Идите все вперед, от солнца не сворачивая, так и дойдете до фактории. Ну, прощевайте…
Поправив лямки, Филин споро поковылял вниз в урочище Молебного Камня.
Маша посмотрела на заходящее солнце. Небо полыхало обманчивым жаром, но скорая ночь обещала мороз.
— Арсений, пойдем обратно.
— Зачем?
— Разве не ясно, этот старатель специально запутал нас. Пойдем! — Маша решительно повела меня вниз по склону к зарастающему мхом скиту.
Удерживая теплую Машину руку, я сделал шаг на присыпанную листвою и пихтовой хвоей терраску. Под ногой с грохотом и треском обвалился гнилой настил. Машина рука выскользнула из моей, пытаясь удержать ее, я сверзился в провал. Мой рюкзак зацепился за корень и несколько секунд держал меня над темным проломом, где на дне затихал шум падения. Извернувшись, я выскользнул из лямок и упал в пролом.
Падая в обледенелое жерло горы, похожее на застывший водопад, мы должны были неминуемо разбиться. Но где-то на середине пути ледяная река пошла под уклон и мы, как по ледяной горке достигли дна. Вокруг громоздились ледяные наплывы, веяло мертвенным холодом вечного ледника. Алое закатное солнце дробилось в ледяной линзе, и лед прозрачно алел изнутри. Веревка-ходовик и все мое снаряжение осталось наверху. Через полминуты с легким звоном рядом со мной приземлился альпеншток, но в сердце Уральских пещер, он был почти бесполезен.
Маша уже встала, отряхивая иней и оглядываясь:
— Кажется, мы нашли то, что искали. Видел, как Филин тропу палкой щупал.
— Ну и что?
— Он знал о провале и уводил нас подальше.
— Не похож он на хранителя.
— Видимо, уральская тропа давно позабыта, а когда святыни брошены, в них селятся филины. Как мы войдем в пещеры, если наши фонарики остались там, наверху.
— Говорят, что в юрте Чингисхана ночью было светло, как днем. Ее освещал волшебный камень, горящий как огонь.