Матери должны быть добрыми и заботливыми. Неважно, домохозяйки они или работают полную рабочую неделю… неважно придерживаются ли они органического питания или сторонники печенек и газировки… и неважно строгие они или дают слабину, сторонники вакцинации или против, богатые или бедные… Мать должна быть той, чтобы дети чувствовали себя в безопасности с ней. И это может проявляться в поцелуях на бобо, достижений в чирлидершах, выдача определенной дозы Тайленола и бумажном носовом платке.
В основном, за всеми ярлыками, которые пытались навешать на матерей, хорошие матери должны были просто быть хорошими людьми.
— Что случилось? — спросила Амелия.
Измученный голос ребенка был заслуженной неудачей Джин по всем счетам: Амелия была воспитана нескончаемым потоком воспитательниц и нянек, и потом, как только она перешла в старшие классы школы была отправлена в «Хотчкисс», словно предмет мебели, который стоило повторно обить, прежде чем его снова можно было поставить в салон знатного дома.
Решение девушки вернуться домой стало первым поворотным моментом в ее жизни, в котором Джин самолично приняла участие. И Джин решила отвезти ее обратно в школу не только потому, что теперь не было средств, чтобы воспользоваться частным самолетом семьи, а потому, что пришло время ей узнать, что за человек ее дочь.
И что может быть лучше, чем четырнадцать часов, проведенные в машине?
— Эй? — позвала Амелия.
— Прости. Я только соберу некоторые вещи, и мы поедем. — Лучше выехать, пока Ричард не вернулся с работы. — Лэйн уехал на роллс-ройсе, но можно взять «Мерседес».
— Хорошо. Я бы предпочла не подъезжать к кампусу на роллсе. Слишком пафосно.
— Говорит девушка, которая предпочитает одежду Шанель. — Джин улыбнулась, чтобы показать, что она не придирается. — У тебя имеется чувство стиля, ты же знаешь это?
— Оно перешло ко мне от тебя и бабушки. Все так говорят.
Почему-то Джин стало очень больно от ее слов.
— Наверное, тебе стоит попрощаться с ней.
— Она даже не узнает меня.
— Хорошо, тогда не стоит.
— Так что давай. Чем скорее я уеду, тем быстрее вернусь домой.
Амелия закрыла окно.
А Джин по-прежнему стояла на том же месте, послеобеденное солнце грело ее плечи, как будто сам Бог возлагал на нее свои руки, оказывая ей поддержку.
Да, она решила. Пришло время рассказать им обоим правду.
Амелия и Самуэль Ти. имели полное право узнать друг о друге, и это было намного больше, чем боязнь признаться Джин в своем грехе.
По любому все будет лучше. По крайней мере, у ее дочери, безусловно, будет настоящий отец. Самюэль Ти. станет ей отцом сейчас и в будущем будет заботиться о ней.
Но Джин понимала, что своим поступком может потерять любимого мужчину навсегда.
Разве не так поступают матери ради счастья своих детей? Жертвуют своим счастьем ради них? И на самом ли деле это жертва, если она сама создала эту проблему?
Это больше похоже на заслуженное наказание.
Одно было точно. Самуэль Ти. никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за что ее не простит, и впервые за всю свою эгоистичную жизнь, она призналась самой себе, что он и не должен.
Отделение интенсивной терапии находилось на другой стороне больничного комплекса, в квартале от отделения скорой помощи, но Лейн не возражал прогуляться. По мере того, как он шел вперед, следуя по указателям для посетителей, стоявших вдоль дороги, он с тщетной надеждой представлял, что мисс Аврора придет в сознание, и в таком положении попытается прочитать его выражение лица, его настроение и его уровень напряженности.
Перейдя через Броад-стрит по еще одной пешеходной дорожке, он посмотрел вниз на крыши и накрытое стеклянным колпаком движение, машин становилось больше к концу рабочего дня. Достаточно скоро, многоуровневая транспортная развязка, узлом соединяющая автомобильные дороги к Большой пятерки моста, будет перегружена, дойдя до точки стоп-энд-гоу пробок.
Хотя здесь было не так, как на Манхэттене. Или ЛА. Но эти пробки очень раздражали местных жителей.
И его тоже. Боже, это было поразительно, насколько быстро привычки Чарлмонта просочились в него назад. Здесь, если ты застревал в час пик на десять минут, считалось утомительным оскорблением ваших планов на ужин. В Нью-Йорке? Вам стоило бы упаковать сумку и сэндвичи, если бы вы решили воспользоваться Лонг-Айленд, чтобы проехать пять миль за четыре двадцать.
Сумасшествие.
Он вошел, надеясь, что это правильное здание и остановился перед стойкой ресепшен для посетителей, поджидая, когда приятная пожилая женщина взглянет на него.
Бесполезно. Она была поглощена отгадыванием кроссворда в журнале People.
— Мэм? — обратился он. — Я ищу отделение интенсивной терапии.
Она даже не стала утруждать себя, поднимая на него взгляд, полностью поглощенная маленькими квадратиками, которые заполняла, пробормотав:
— Вниз направо, на первом лифте на четвертый этаж. И там прямо.
— Спасибо.
Лейн последовал указаниям, и, как только он подошел к лифтам, он узнал это место, он находился в атриуме внизу. Это место он уже вспомнил. Когда он припарковался в гараже на Сэнфорд-стрит, он мог найти палату мисс Авроры без проблем.
Когда двери лифта открылись, в кабине уже был мужчина в инвалидном кресле, женщина, одетая в синюю больничную рубашку, от которой чувствовался запах табака, и пара, державшаяся за руки и очень нервничающая. Курильщица и пара вышли раньше. Он не знал, куда направлялся парень в инвалидной коляске.
Лейн вышел на своем этаже, его живот сжался в кулак. Следуя протоколу, он зарегистрировался на ресепшен, и почувствовал облегчение, когда ему кивнули и показали направление палаты.
Это означало, что его мама все еще была жива.
Боксы, как и в неотложной скорой помощи, в которую поместили Шанталь, были стеклянными, здесь в отделении интенсивной терапии также имелись шторы, которые можно было закрыть для уединения. В отличие от отделения неотложной скорой помощи, здесь рядом со входом в бокс стояли доски с маркерами, на которых была написана фамилия пациента, медсестры, заступившей на смену и врача.
Лейн остановился, добравшись до доски, на которой было написано — Аврора Томс.
На самом деле, он прочитал рора Томс, первая буква была смазана.
Он взял черный маркер сверху доски и добавил Ав. Все стало еще хуже, он стер пальцами ее имя и аккуратно написал, как должно быть — Мисс Аврора Томс.
Ее фамилия была такой, потому что она была одной из двенадцати детей Тома. (Tom’s twelve kids. — прим. пер.)
Когда он открыл стеклянную дверь, воздух вышел с шипением. Внутри работали аппараты, издавая своеобразный звук и мигали огни медицинского оборудования, это место скорее напоминало операционную.
Его мама казалась такой крошечной на этой постели, ее тело сжалось от опухолей, которые становились в ней все больше и сильнее, и его первая мысль, когда он подошел к ней, была — она будет ненавидеть, как выглядят ее волосы. Ее короткие кудряшки были в полном беспорядке, и ее прическа боб уже не была похожа саму на себя, он попытался сделать все возможное, чтобы исправить.
Следующей его мыслью было, что она никогда не вернется домой.
Она умрет здесь, в этой постели.
Как она могла не вернуться?
Она выглядела такой больной: глаза ее были закрыты, но он видел, насколько они запали, и щеки тоже стали худыми, словно кости собирались прорвать ее кожу. И к ней тянулось бесчисленное множество проводов, лежащих сверху на ее голубой сорочке… и порт-система, качающая насос, который подавал что-то свое в вены или куда-то еще. У нее в руке торчало множество трубочек. А другие были под простынями.
Никогда не понимаешь, сколько всего делает человеческий организм самостоятельно, пока не приходится попробовать воссоздать его функции с помощью аппаратов.