Построил нас всех генерал Семихватов Борис Валерьевич. Старый он уже был, но добрый и умный. Ценил он казачью доблесть, как отец нам был. Сын того самого Семихватова, начальника сплава, что на Амур первые пришли.
— Всех наградить! А Бодрова и Шохирева к Георгию представить. Они заслужили того.
Так и получил я два Георгия, всем старым казакам на зависть.
— Это в такие-то годы? Да ещё два Георгия. Сразу всех Бодровых переплюнул, и не только Бодровых.
— Вот это везёт, казаку!
— И юн он, стервец, ох и молод для Георгиев! Но герой, ничего не скажешь!
Потом подошёл ко мне Шохирев Василий и говорит:
— Почто не рубил полковника, герой?
Видать и его это задело. Во взрослых годах он казак. Очень серьёзный и прямоту во всём любил.
— Может, струсил ты в разведке и скрываешь это, тогда откажись от награды. Так лучше будет.
— Ты видел, Шохирев, казачью саблю в руках японца. Это наверно сабля моего деда Василия Ивановича. Полковник сам и спросил меня об этом. Как я мог его рубить, раненого. И ты бы такого не сделал: ты только с сильным воякой злой, а так и ты человек нормальный.
Я рассказал ему, как поменялись оружием мой дед Бодров и японский полковник. Ещё в давние времена. Всё это было после поединка и честно всё было. Но трудно во всё это поверить, столько лет прошло.
— Я верю тебе, Бодров, ты заслужил награду, — говорит Шохирев. — Я бы тоже раненого не стал добивать и то правда!
И уже не оставалось на его лице следа от иронии, что была вначале. Человечный он: вот и разобрались мы!
А потом, предали нас наши генералы. И мы, в конечном итоге, все пошли в японский плен. Все израненные и контуженные, в жестоких боях с японцами. А генералы наши, которые подписали договор о поражении русской армии, поехали к самому японскому Микадо: деньги за предательство да награды получать.
Но многие офицеры предпочли плен и не склонились перед силой денег. Ушли в плен вместе со своими солдатами. Таким и был Семихватов Борис Валерьевич.
— Стар я, чтобы свой казачий род позорить. Я в плен не сдавался и Россию не позорил, и это для меня самое главное.
И от боли сузились его глаза:
— Я всегда казаком был! Казаком и останусь!
Так и умер он на чужбине и на его аккуратной могилке, на мраморе, всегда цветы лежат. Кто их кладёт туда, никто не знает, а история о том умалчивает.
Отец Никодим
Шли казаки сплавом по Амуру на своих плотах да лодках и с ними Василий Иванович Бодров со своей семьёй. И порой невольная мысль холодила сознание казаков: кому всё это надо? Тут смерть за каждым деревом прячется и следит за тобой, как за своей добычей. И красоты всей не надо, жизнь ведь одна! И зачем же её так неразумно транжирить.
Но тут бунтует непокорная душа казака — так было из века в век — шёл казак навстречу своей погибели с Божьим именем на устах и жив оставался! Хранил его Господь Бог, как сына родного. Ведь, делал он Божье дело, по сыновьи, без ропота. И хранил его Отец для дел больших и ратных. Только казачеству под силу было сломить силу великую басурманскую и веру свою утвердить не силой, а славой своей.
Вот и поп Никодим с ними в этом походе великом. Ведь ему-то и дома, в казачьей станице, в Забайкалье, дел нашлось бы. И его, никто бы не осудил за то, что остался там. Но этот поп, ещё тот поп! Его казаки так и прозвали Семижильным, что вскоре и стало ему вроде фамилии: Семижильный и Семижильный! — один он такой был!
Не ведал он страха никакого, даже великого, не то что малого. И в поле мог работать за троих. И везде он был первым.
— Так Господь Бог велел, — усмехается Семижильный.
И роста великого и силы был поп необычайной. За пояса двух мужиков отрывал от земли и бросал, что снопы в разные стороны.
— Я вас научу, как шкодничать, пьянствовать, да сквернословить. Враз поумнеете! Племя антихристово!
И особо нуждающимся добавлял такого тумака, что гул шел от удара поповского. Редко кто поднимался от такого пушечного удара!
— Силён батюшка! — судачат так мужики, а попа трогать не смеют, нет на то воли Божьей.
Зато на празднике, где стенка казаков шла на стенку, тут уж и попу доставалось вволю. Наступал и его час расплаты. Было у него врагов тут немало, на поле битвы кулачной. И все они, волей или не волей, оказывались в сговоре, и уже скопом крушили попа Никодима. Синеглазого и седовласого богатыря, которому лет уже за сорок было.
На что тот никогда не обижался: и в кулачном и в ратном деле и в других делах он везде первым был.
— Грешен я, дети мои, и не жалейте меня, бейте! А завтра я вас учить буду уму разуму. Только и вы пощады не просите у меня. И у вас грехи есть. Отпущу я вам их! Вот так мы все свои грехи и спишем по-нашему, по-казачьи!