А изба уж соседями к расставанию приготовлена. Ожидает семью праздничный стол. От потрескивавшей печи - острый хвойный запах.
- Мамонька, разве уже ярмарка осенняя началась?
Велек принюхался, головой тревожно повертел: можжевельник в печи, белые половики и скатерть ... Все ли живы?..
- Мама, братики где?
- В гости их позвали, сынок, в гости ...
- Ой, пирог с ягодами! Груши в меду! Это всё нам? А что в той чаше?
Арада с осторожной нежностью отвела детские руки от стола:
- Это для Всеобщего старосты.
- Староста пожалует? Мамонька ... Ну скажи, что он придёт меня на общинные работы звать! Вот здорово! Надоели эти детские рубашки и чирки. Сапоги носить буду! - Велек даже запрыгал от долгожданной радости.
А как же: вырос, мужчиной стал!
Байру на брата завистливо посмотрел, губы надул. Отмахнулся сурово от ласковой материнской руки: ничего, дождётесь, и он скоро вырастет.
Во дворе - голоса. Мужчины котёл с водой внесли. Мать полотенца без вышивки достала. Велек снова недоброе почуял: зачем притащили посудину, из которой покойников обмывают? Да ещё эти полотенца ... Нет на них узоров-оберегов, потому что никто не знает, какие дела ожидают тех, кого на носилках в Рощу Предков отнесли и песком засыпали. Тревога ручейком за ворот просочилась. Схватился было за нагрудные амулеты - да только где они?..
- Мамонька! Амулеты потерял! Я быстро сбегаю ... Наверное, за кусты у речки зацепились. А всё Байру - давай искупаемся. Будто дома помыться нельзя.
- Не нужно, сынок. Завтра новые наденешь.
- А я? - Байру тоже изумлённо зашарил по своей рубашонке.
- И ты, сыночек, и ты ...
Арада раздела сыновей, окатила водой из котла, изукрашенного непонятными рисунками. Под странное пение из-за забора обтёрла детей обрядовой тканью. Велеку это не понравилось: почему певцы во двор не войдут? Неприятная песня - уж очень печальная. Не плач по покойному, не отчаянный крик. Но всё равно душа отчего-то стынет. Но увидел, что мать на порог половик праздничный постелила, колена преклонила, и обрадовался: войдёт в избу как взрослый мужчина. Только по какой причине и недоростку Байру такие почести?
За столом мальчишки вовсе развеселились: вкусного столько, что за три дня не съесть. Гурат уставшим сказался, сидел на угловой лавке туча тучей. Арада слёзы утёрла и наглядеться на детей, уплетающих прозрачные грушевые кусочки, не могла.
Вот уж вечерняя дремота в окошко глянула, а стол всё не пустеет. Вдруг мать к двери бросилась, низко склонилась. Рядом дядюшка на колени упал. Всеобщий староста - вот честь-то какая! - порог переступил. За стол с ребятишками сел, а они всё от почтительного страха очнуться не могли. Дары рядом с каждым мальчиком положил - рубахи тонкого полотна. Но тоже почему-то без обережных вышивок. Серые. Велек глаза широко распахнул - догадка острым гвоздиком царапнула. В таких же рубахах шли в Город подростки ... Видели же год назад ... Ну, в тот день, когда в Роще Предков самовольничали.
- Почему они серые?.. - сглотнув застрявший кусок, спросил.
Староста, подняв кустистые брови, тяжело, со значением, в глаза посмотрел. На Байру, румяного от еды, взгляд перевёл. И Велек промолчал, только плечи затряслись. А брат так ничего и не понял. Облизнул липкие пальцы и ляпнул по глупости:
- А вот та чаша для вас, всеобщий староста. Только там что-то несъедобное.
Арада от стыда руками всплеснула.
Староста засмеялся негромко, по-доброму. Ну прямо родной дедушка! И сказал:
- Правильно говоришь. Не еда это.
Тронул амулеты на груди, пробормотал что-то в усы и окунул пальцы в бурую жижу, коркой взявшуюся.
Мать подошла и выгоревшие на солнце вихры поцеловала. Потом откинула их.
Всеобщий багровой рукой коснулся мальчишеских лбов, начертил что-то.
Остро запахло кровью.
Поплыло всё перед глазами.
Мать и дядя подхватили безвольные тела братишек, усадили их, мёртво заснувших, рядышком. Голова к голове.
Глава третья
Верховный колдун башен не любил. Сказывалось происхождение. От земли был оторван, от батрацкого подворья. Так давно, что не осталось даже древесной трухи на месте, где стояла родительская изба. Тошно Верховному. Никто в Городе, да и во всём едином Краю не подозревал, что терзало великого колдуна. Многое было создано: тучные поля, не знавшие неурожаев. Батрацкие многолюдные подворья с изобильными садами. Гулкие шахты, по которым текла руда редких металлов. Но не внешний мир интересовал Верховного Исунта. Его страстью были книги. Это они создали из несмелого и недоброго последыша батрацкой семьи великого колдуна. Много их ... Самые ценные - в его личной библиотеке. Никому туда хода нет. Ибо знания - это власть. А ею Верховный делиться не намерен.
Единственный из горожан, который носил белый плащ, ступил на винтовую лестницу, ведущую вниз. Она соединяла смотровую площадку и его обитель. С каждым шагом Верховный чувствовал, как прибывают силы. С каждым новым кругом отлакированных за века перил освобождался от тяжести, которая утомляла его наверху. Это из-за предшественника, Верховного Дилада. Он, бывало, говаривал: "Только здесь я ощущаю, для чего живу. Для полёта". Ну что ж, он получил своё - полёт. Удалось поймать последний удивлённый взгляд Дилада, когда, обездвиженный покорным и подобострастным учеником, он пробил перила и рухнул вниз. Гудела и заметно лишь для Исунта дрожала лестница. Будто сопротивлялся металл, который против воли исторгли из недр и отлили в форму колоссальной спирали. Верховный привык: всё сопротивляется до поры до времени. А потом дрожит, подчиняясь. Ну разве что кроме Нелы ...