Успехи науки могут не только оплодотворить фантастику, но и временно притормозить ее развитие. Так, первые спутники и первые «посещения» космоса человеком дали мощный импульс фантастике 60-х годов. Писатели решительно переселили в космос подавляющую массу своих героев. Сказались земные критерии: предполагалось, что путешествия космические, как некогда земные, приведут к скорому и неизбежному открытию новых миров и их обитателей. Ждали появления космических Колумбов. Но все оказалось сложнее. Новые открытия ученых, доказавших отсутствие разумной жизни в Солнечной системе, научное обоснование колоссальных трудностей в преодолении пространства и времени, в безмерности космоса подсекли воображение фантастов. Еще бы: Марс, населенный ими не менее густо, чем Земля, оказался мертвой планетой. Ее воображаемые и ставшие привычными для нас обитатели были «убиты» наукой. Но ведь фантастика никогда не претендует на достоверность. Да, вымышленные фантастами обитатели Марса оказались покойниками с научной точки зрения. Да, художественно слабые книги не переживут этого удара. Но лучшие вещи о марсианах останутся. Просто персонифицированные фантастами гипотезы сдвинутся в читательском сознании в другое место и время. Сегодняшняя «недостоверность» фантастических книг осветится новым светом завтра.
В фантастике сейчас затишье. И это последствие не только научных «разоблачений», но и той моды на космические темы, которая обуяла фантастов в 60-е годы. Да и чрезмерное увлечение сугубо научными проблемами, «технизация» фантастики тоже отрицательно повлияли на ее судьбу. В наши дни «космический плен» утратил значительную долю своего обаяния; роботы, как и всякая техника, стареют даже в качестве героев фантастических книг.
Но где-то в недалеком будущем фантасты, не забывая о космосе, вернутся на землю, не забывая о разных киборгах (кибернетических организмах), повернутся вновь к человеку, как это, собственно, и было в лучших произведениях. Если говорить о поэтике фантастики, то ее обновление—в творческом союзе с классикой, которую подчас третировал этот популярный жанр.
Чтобы лучше ощутить перелом, происходящий в фантастике и в ее критическом сознании, стоит остановиться на двух определениях, данных в разное время и отражающих разное состояние жанра. Книга А. Бритикова, первая наша монография о советской фантастике, создавалась в 60-е годы. В ней утверждается: «Если сформулировать объект научной фантастики в самом общем виде, это прежде всего взаимодействие научно- технического прогресса с человеком». А в 1973 году появляется определение Ю. Смелкова, почти дублирующее по форме высказывание А. Бритикова, но противоположное по смыслу: «В сущности, тема современной фантастики—человек и научно-технический прогресс, человек и результаты его познания и изменения мира».
Мысль Бритикова тут как бы повернута на 180 градусов, определение выдвигает на первый план человека. Фантастика снова понимается как особая форма человековедения.
Вторая формулировка выражает становящийся все более авторитетным взгляд на фантастику. Это «человековед- ческое» определение противостоит техническому, но не снимает его. Им суждены, видимо, долгое сосуществование и борьба—в формах литературных и критических.
Белорусские фантасты могут избежать тех ошибок, которые преодолеваются сейчас, могут начать сразу «с человека». Залоги для успеха есть. Пусть не очень богатые, но на удивление разнообразные и обнадеживающие. Есть, должен быть и резерв, еще не заявивший о себе чем-то весомым, но способный в любой момент выдвинуть своего представителя в малочисленный пока отряд белорусских фантастов.
Белорусская фантастика должна быть!