Подошли ближе. Видимо, услышав скрип гравия, раненый поднял голову – лицо его было исцарапано и перемазано в мазуте – однако глаза смотрели ясно и безо всякого страха. Опираясь на левую руку, он приподнялся и сел на шпалу.
– Живой? – с облегчением спросил Крячко.
Раненый с сожалением посмотрел на свою неподвижную правую руку, но усмехнулся и сказал небрежно:
– А чего мне сделается? Вы-то как, господа менты, не запыхались? Ну и слава богу!.. Закурить дадите, что ли?.. Перед дорожкой надо бы. Я свои в машине оставил.
Глава 4
Степан Лагутин раз за разом тыкал пальцем в кнопки телефонного аппарата, но в трубке раз за разом раздавался обезличенный вежливый голос: «Абонент временно недоступен…» Лагутину казалось, что он слушает какую-то заезженную пластинку, надоевшую, как зубная боль. Телефон стоял на столике напротив старого потемневшего зеркала, которое досталось его родителям в наследство то ли от бабушки, то ли от прабабушки. Отражение в нем получалось мутное и какое-то пугающее. Смотреться в зеркало не хотелось, но и выбрасывать было жалко. Но видок у Лагутина в этом зеркале сейчас был совсем скверный. Как говорится, краше в гроб кладут. Зеркало ужасов.
Телефон стоял именно здесь, и шнур короткий – от зеркала никуда. А с мобильного Лагутин позвонить уже не мог, потому что мобильник свой – очень приличную модель – он накануне толкнул за полцены. А что делать, если он всем должен и денег не остается даже на самое необходимое? Это накапливается как снежный ком – стоит только выпустить ситуацию из-под контроля на какой-нибудь день. А у Лагутина уже месяц такой нервотрепки, и конца ей не видно.
Но главную мысль он никак не хотел признать – гнал ее от себя, как смертельно ядовитое насекомое, как какую-нибудь муху цеце. Проще было думать, что все, что с ним случилось, – не более чем временные трудности. Разыскать Костенкова – и все разъяснится, все встанет на свои места. Думать так было куда проще – вот только Костенков уже который день не отвечал ни на какие звонки. Домой к нему Лагутин тоже попасть не мог – соседи утверждали, что Костенков не появлялся дома уже вторую неделю. Само по себе это не было странным – Костенков был мобильный человек и жить мог в самых неожиданных местах, чаще всего у одной из своих многочисленных любовниц. Увы, Лагутину их адреса неизвестны. Поэтому он целыми днями терзал телефон, даже мозоль на пальце набил.
В общем-то, это было то, что называют соломинкой для утопающего. В глубине души Лагутин понимал, что Костенков ему уже не ответит. Нужно включать мозги, соображать, как поскорее выпутываться из гибельной ситуации, но на Лагутина как будто столбняк нашел. Точно незадачливый игрок за карточным столом, он тупо просил сдать себе еще, снова проигрывал и снова ждал, что все изменится и следующая карта непременно принесет ему удачу.
Но удачи не было. Была катастрофа. Партия мобильных телефонов, которую обещал поставить Костенков по бросовым ценам, превращалась в мираж, банк, где под это дело Лагутин взял краткосрочный кредит, требовал расчета, подошло время платить очередной взнос за аренду помещения, в котором располагался крошечный магазинчик Лагутина, где-то поблизости крутился налоговый инспектор – и это не считая прочих мелочей, требовавших постоянной оплаты. И помочь Лагутину никто не мог. Никто из его знакомых не располагал свободными деньгами, да и крутился он в основном в одиночку. Партнером, да и то непостоянным был у него именно Костенков. Но вот теперь Костенков, похоже, решил его кинуть, если говорить прямо, и все осложнилось до предела. Был, правда, у Лагутина поручитель, который теперь периодически крыл его по телефону последними словами, – Борисов Анатолий Борисович, дядя со стороны матери, занимавший не последнее место в строительном бизнесе, человек крайне своенравный и неуступчивый. То, что он согласился выступить в качестве поручителя, само по себе было маленьким чудом. «Делаю это из уважения к памяти твоей матери, – сурово сказал он. – Подведешь – голову оторву».
Голова у Лагутина пока еще была на плечах, но он чувствовал, что держится она совсем некрепко. Может быть, еще и поэтому он не мог додуматься ни до чего более оригинального, чем бессмысленно названивать Костенкову по оглохшему телефону.
«Полный отстой! – обреченно подумал Лагутин, кладя трубку на аппарат. – Что же мне теперь делать? Где этот сукин сын? Неужели он и в самом деле решил так примитивно меня кинуть? Столько лет мы друг друга знаем, дела вместе делали, и вдруг такая подлянка… За такие вещи точно голову отрывать надо. Может, пойти к дядьке? Бухнуться в ноги – пускай выручает. Наверняка у него есть свои каналы, по которым можно выйти на серьезных людей, помогающих возвращать долги. Правда, такая помощь тоже стоит больших денег. Что в лоб, что по лбу. Если только дядька войдет в положение, проявит родственные чувства, растрогается…»
Но Лагутин отлично знал, что легче растрогать памятник Юрию Долгорукому, чем его дядю. В общем-то, наверное, сам виноват – по молодости всячески сторонился своего влиятельного родственника. Тот казался Лагутину мужланом и хапугой, грубым, невежественным человеком, признающим только материальные интересы. Увы, времена изменились, и материальные интересы стали главным и в жизни самого Лагутина. Вот только хватка у него оказалась далеко не дядина.
Но надежда все-таки у него была. Анатолий Борисович Борисов очень любил свою сестру, мать Лагутина. Когда четыре года назад она скончалась после тяжелой болезни, дядька взял на себя все заботы о похоронах и проводил сестру в последний путь по высшему разряду, даже памятник на могилке поставил настоящий, мраморный. И когда она болела, помогал лекарствами и деньгами. Вот только племянника он терпеть не мог, держал на расстоянии, немного смягчившись, когда Лагутин открыл собственное дело и стал торговать сотовыми телефонами. Может быть, ожидал, что из чистоплюя все-таки выйдет какой-то толк. Но когда убедился, что дела у племянника идут ни шатко ни валко, снова к нему остыл. А после злополучного кредита так и вообще окрысился дальше некуда.