— Но ведь…
Мацина заметил, что друг его в нерешительности.
— Яно, но…
— Давай в открытую, Мишко, — сказал Мацина, легонько улыбнувшись прикрытыми глазами. — Это пан Файтак, наш добрый друг. Не бойся ничего.
— Посоветуй же мне! — сказал Мацинов гость. — Ты все толкуешь свое. Знаю, никуда не ходишь, только и выбираешься, что на стройки, мало-помалу все будет для тебя интересным, удивительным, новым. Ты отстал от жизни, ты уже не живешь… Ха-ха! Ну как, поладим с тобой? Не надолго. Так, только на время… Я потихоньку подыскал бы кого-то еще. Долго на одном месте не стоит… Да и года мне бы хватило, больше не надо, всего один год, а пока, если позволишь, я бы спрятал у тебя кой-какие вещицы… Всего только год, ну… — Он оглянулся на бледного Файоло.
Файоло безучастно водил усталыми черными глазами по комнате, по пустым стенам, глаза его задержались на стопке писем. Елки-моталки! Ну и гора! Он облизал стакан.
— Только год? — Мацина кивнул на Файоло: — Легкое отравление никотином. Мишко, ты что скажешь?
— Я жду, что скажешь ты…
— Я о пане Файтаке, — уточнил Мацина, — думаю, легкое отравление никотином…
— Выспаться нужно, — посоветовал Мацинов друг, — и не курить в таком юном возрасте, и особенно чужие сигареты… Так, стало быть, всего год, этого бы хватило. Один год! Потом у меня будут деньги, а у кого они есть…
— Гм! О!
— У кого они есть…
— А нашлось бы у тебя время?..
— Ну конечно, нашлось бы.
— Я не это имею в виду, — сказал Мацина и задумался. — Я о другом…
— А о чем?
— Ну, чтобы ты… не знаю, как лучше тебе объяснить, как посоветовать.
— Скажи, Яно, вместе уж что-нибудь придумаем. — Гость понизил голос, поглядел на Файоло. — Ведь и ты мог бы мне в этом помочь. Пойми же наконец! Ты, говорят, продаешь картины…
— Я уже все распродал, и, если позволишь, то были мои картины…
— Ну, Яно, у меня картин нет, у меня, если позволишь, знания!
— Гм! О!
— И знания эти — мои!
— Да, но…
— Ну так как? Столкуемся наконец?
Мацинов друг опять недоверчиво покосился на бледного Файоло, заглядевшегося на стопку писем.
Мацина встал, подошел к секретеру и обеими руками подал Файоло письма:
— Вот, прочтите это! О, да! Их стоит прочитать. Все это материалы о натуре человеческой! — Он поглядел на ветхое, просиженное кресло, прошел к окну, пощупал горячий радиатор — хотел отогнать короткий сомнолентный приступ. Затем посмотрел в окно — двое мальчишек бросали в собаку камушки, молодая мама шла с принаряженным сыночком, толстяк катил перед собой синюю железную тачку на велосипедных колесах, девочка воевала с большим велосипедом. Уже скоро стемнеет, подумал он, еще одним днем меньше… Чего только не случалось, подумал он о себе, но выгнать кого-нибудь вон, знакомого, друга, товарища… да, это… о! Может, еще подождать, послушать его? Но плющ этот, плющ… Он повернулся от окна к гостю. Посмотрел на Файоло, увидел, как тот уткнулся своим бледным лицом и черными глазами в письмо. — Когда дело касается времени, — сказал Мацина, — это очень серьезно. О времени, Мишо, идет речь! Не знаю, что бы тебе посоветовать, но я хотел бы знать, будет ли у тебя достаточно времени — как у плюща! — прикрыться сверху красивыми округлыми листьями, эдакими без прожилок, видными собой, чтоб люди не замечали, как внутри ты ползешь, облизываешь…
— Что?
— Видишь ли, это и есть гетерофилли́я! Я-то думал, ты знаешь. Кабы ты знал, мы бы уж давно с этим покончили…
— Так вот почему ты мне об этом рассказываешь? — Мацинов друг встал, сунул недокуренную сигарету в пепельницу, загасил. — Так, выходит, я и есть та самая гетерофилли́я, этот плющ, что ли? Ты это имеешь в виду? Ха-ха!
— Ты всякая гетеро-, гетеро-. Не нравишься ты мне. У тебя пока только плющиная натура, до человеческой тебе еще далеко. Я могу что угодно признать, хотя нет, кое-чего я не признаю, о да! такого даже больше, а уж гетерофиллию не признаю и подавно, не понимаю ее, для этого я уже стар, для этого я уже не живу, как ты сам изволил выразиться, уже не живу… И дочка моя врач, но ей и на ум ничего подобного никогда не приходило… — Мацина проводил своего давнишнего приятеля до двери, а когда воротился, сказал Файоло: — Это мой друг, мы всегда из-за чего-нибудь ссоримся. Иной раз не могу с ним согласиться, но, верно, не придется больше и ссориться.
Файоло повернул бледное лицо к Мацине.
— Вам еще плохо?
— Было. — Файоло передернул худыми плечами. — Лег я, наснилось мне, елки-палки! Просто мучение такой сон! — И Файоло медленно, слабым голосом стал рассказывать сон, держа на коленях открытое письмо.