Мацина варил в эспрессо кофе, а когда сварил, в другом конце квартиры зазвякал ключ — это вернулась домой дочь Мацины — Дана, по мужу Дробанёва, и в комнату вбежали внучата «женского роду», как говаривал Мацина, — красные пальтишки, красные щеки, и обе весело кричали: «Деда-а-а!»
Файоло улыбался бледным лицом.
Со словами «Ну-ну-ну! Обождите! Минутку! Тут больной дядя, не видите разве?» и думая одновременно о том, что зря не зашел в котельную к истопнику Тадланеку, Мацина отвел внучек к матери, а когда вернулся, спросил:
— Ну так как? Вы не знаете, кем примерно мог быть зять этой пани Молецовой, или как там она звалась в вашем сне?
— Нет.
— Странно, о! Загадка!
— Не знаю, почему эти женщины так ее боялись, пропускали вперед, потом гоготали надо мной, кидали в меня бутылками…
— Не знаете? — Мацина рассмеялся, весь превратился в смех — толстые руки, ноги, круглая голова, бесцветные глаза. — Но ведь это был только сон…
— Сон, да не совсем, мне кажется…
— Глупый сон…
Файоло оторопело поглядел на Мацину.
— Извините, я не думал ничего плохого, — сказал Мацина и задумчиво заморгал. — Зять пани Молецовой, или как она там звалась, наверное, и есть этот плющ… знаете, о каком плюще я говорю — может, Янчуш… Но это ведь только сон… Слабое отравление никотином… Скажу дочери — пусть вам что-нибудь даст. И ни к чему вам было так долго искать свой тон. Ну, а как письма? Сколько их прочитали?
— Только одно — о Янчуше…
— Ну-ну, читайте, в них столько этой натуры человеческой, что мне пришлось даже выгнать старого приятеля. Не будь этих писем, может, я бы не выгнал его, не позвал бы вас, может, мне пришлось бы дольше его убеждать…
— Но… — Файоло хотелось еще кое-что рассказать о своем сне.
— Нет-нет, пан Файтак, увольте! Янчуш — плющ, во всяком случае, был им, теперь, может, и нет, а пани Молецова… да ведь это всего только сон… До того ли? Я уже сыт по горло такими вещами… Приходит ко мне художник, берет картину, не дает за нее ни гроша, улыбается только; потом приходит товарищ, надоедливый и весьма, как оказалось, сомнительный человек, чуть ли не вымогатель… И я когда-то не был святым, о! Но чтоб такое… Пани Бакайова одолевает меня просьбами, пани Матушевичова расписывает мне… Да вот, прочтите эти письма, и вы точно узнаете, что такое натура человеческая! А ведь пора уже перестать разбазаривать время, пора найти минутку и для себя… вот начнем, пан Файтак, ходить играть в карты в котельную…
— Кто эта пани Матушевичова? Вот ее письма…
— А, это… — Мацина улыбнулся бесцветными глазами, — это моя знакомая, но мы давно, очень давно с ней не встречались. Я, видите ли, бывший доктор права, инженер, бухгалтер, директор большой бухгалтерии, когда-то я имел и влияние, и знакомства, и связи… А пани Матушевичова, она сейчас учительствует, ходит по домам, в семьи, занимается с детьми музыкой и думает, что я не только бывший, а еще и сегодняшний, — она ходит, знаете, ходит всюду, всякое слышит, люди ей доверяют, она многое знает и питает надежду, что я могу выправить зло, причиненное кем-то и где-то молодому человеку или ребенку. А что я теперь? — Мацина развел толстыми руками, улыбнулся. — Кто я? Забылся вдруг, обнадежил ее — и вот результат! — Он указал на стопку писем. — Прочтите их, там вещи похуже, чем Янчуш, чем ваш сон и мой плющево́й, теперь уже тоже бывший, приятель…
Файоло долго смотрел на Мацину. Люди вправду бывают недоумками — иной раз бывают, подумал он.
— Но письма эти, они не только от Матушевичовой…
— А от кого?
— Тут и от какой-то Марты, адресованные пани Бакайовой.
Мацина вздрогнул.
— Да, да, вы правы. Это пани Бакайова доверила мне несколько писем, может, чем-нибудь удастся помочь ей… Но об этом ни слова, пан Файтак! Мне кажется, это весьма щекотливое дело. Вы читали их?
— Нет. Они тут в самом низу…
Мацина повернулся, взял восемь писем из-под стопки, проверил, они ли это и все ли тут, и сунул в карман халата.
— Ну, пойду скажу дочери, чтобы дала вам что-нибудь, посоветовала… бледный вы… Да, найти свой тон — дело нелегкое…
— Алло! Кто говорит? — какое-то время спустя, уже дома, спросил Файоло, подняв трубку. — А, пан доктор Мацина? Добрый день! Да, да, приду, — сказал он, положил трубку и припустился по лестнице, забыв даже, что в руках у него газета. — Добрый день! — приветствовал он Мацину в дверях и вошел. В комнате увидел незнакомого человека, высокого, худого, на бородатом лице — недоверчивая улыбка.
Мацина познакомил Файоло с художником, тем самым, что унес Данаю с дукатовым дождем.