— Снова польет. Здесь приятно…
— Но когда-нибудь нужно уйти, не правда ли? Хотя тут, — я улыбнулся ей так славно, как только мог, — хотя тут в самом деле очень приятно… Пора идти!
— И то правда.
И то правда… Это рассердило меня. Так проявляется лакейский душок — она соглашается с тобой, а сама думает бог знает что. Когда же он выветрится из людей? Мы обязаны служить, помогать, оказывать друг другу услуги, но зачем же прислуживать фальшивыми, притворными фразами, унаследованными невесть от каких предков? Официантка, при всей ее черно-белой прелести, восхитительных икрах и бедрах, стала слегка мне противна. В возбуждении я заплатил ей, несомненно, больше, чем она просила.
— Спасибо большое… И приходите еще раз!
Я ничего ей не ответил и собрался было пройтись по городу. По новым районам гулять не стану, хватит мне и старого города, его центра, в новых кварталах тоскливо, хотя все уже прекрасно отделано. Туда заходит жизнь только на ночь… Я взял портфель.
Тут он вошел в кафе.
Меня немного покоробило, что это опять официанткин ухажер, но на сей раз это был не он, а шофер Вило. Лицо испуганное, глаза бегали, шныряли по кафе, по официанткам. С головы он сорвал непонятный предмет, до сих пор так и не знаю, шапка это или шляпа, подсел к моему столу, перепачканными руками прочесал жесткие волосы.
— Плохи дела, мать твою…
Я не знал, как реагировать на такое приветствие, у меня только хватило духу сухо сказать:
— Так, Вилко, так! Ну! Куда же ты запропастился? И где остальные?
Вило оторопело смотрел на меня.
— Ну что? Ты дома был? У своих? У родни? Случилось что? Рак, инфаркт? Свинью не удалось заколоть?
У него выступил на лбу пот.
— Ну рассказывай! Давай! Что закажешь?
— Ничего… Неохота, мать твою!..
— Так что, стало быть, случилось?
— Был я в милиции, на заводе, но помочь они нам, говорят, не могут — пока, значит, нет, так быстро, как нам требуется, это, говорят, трудно…
Я испугался.
— У нас украли машину?
— Нет! — Вило улыбнулся, как бы укоряя меня своими испуганными глазами: ну как можно думать о таких банальных вещах. — Ну нет…
— Ведь и это могло случиться…
— Факт, — сказал Вило, — и это могло случиться, и это случается, но тут дело похуже… Был я в Раковицах, у матери, машина была на дворе, я ее как следует вымыл, приготовил, все вычистил как положено…
— И где она?
— Там, где была, — сказал Вило чуть веселее, — но утром встаю, гляжу в окно — это первое, что нужно сделать, если ты в ответе за машину, — а машина стоит не на колесах, а на кирпичных подпорках. Колес как не бывало! Мать твою!..
— Как это могло случиться?
— Ночью, спали мы… ночью их открутили и унесли.
— Кто?
Вило только слегка поднял плечи, грязные руки положил на стол.
— Колпаки оставили, гайки пораскидали, я едва их нашел… — Больше он ничего не сказал, но, когда выложил то, что считал нужным, так сказать, информативным, — казалось, он весь как бы прочистился, и в нем заговорил аппетит.
Черно-белая прелесть бегала взад-вперед, сверкая красивыми икрами и бедрами, и обслуживала его еще старательнее, чем меня.
Что ж, так оно и должно быть! Мне это правилось. Шофер Вило столь же достоин уважения и заботливости, как любой другой. Это понимает и такая красивая, элегантная девушка, она ведет себя как положено, хотя могла бы вести себя и более дерзко, да просто-напросто нагло. Как многие ее товарки! Это несомненный прогресс, что она ведет себя подобным образом. И чтобы не сидеть рядом с Вило так, вхолостую, без всякого толку, я сказал ей:
— Два коньяка, прошу вас!
— Французского?
— Что ж, пожалуй!
— Все же…
— Да — все же!
— Я знала, что вы не обойдетесь только одним. — Она побежала, принесла. — Вот, пожалуйста!
— Французский! — сказал презрительно Вило, он смотрел на коньяк, точно на купорос.
— А что?
— Нальют обычного коньяку, окунут туда мыла — вот тебе и французский!
— Послушай, Вилко, ты человек знающий, опытный! Из-за пропавших колес нечего тебе оговаривать это заведение и такую красивую девушку. Разве это не прогресс — такая официантка? Ты заметь только, с какой обходительностью, любезностью, и прелестью, и заботой она нас привечает, а если с каждым вот так, она очень скоро избегается, измотается, впору будет на пенсию уходить. Это тебе не пустяк, такая официантка — огромный прогресс!
Любезность, радивость, ловкость официантки я не мог не считать достижением и подумал, что любое такое достижение кой-чего да стоит, не дается даром, не валится с неба. А ради таких достижений и мы должны быть обязательны до крайности… Я оторвал взгляд от мелькавших вдали икр и бедер официантки и обратился к Вило.