— Именно так, — заключила «Queen Anne», — именно так!
— Mon Dieu! — запричитала и захныкала «Marie Brizard» на своем родном языке и еще тревожнее повторила: Mon Dieu, c’est terrible![37]
Собачонки «Black and White» долго жалобно скулили. В эту минуту рядом с нашей «храноядой» зашелестели шаги.
Двери отворила горничная и представила нас мужу:
— Погляди, Митя, что я тебе принесла! Три виски и три коньяка! Что скажешь?
Митя, муж горничной, — не знаю, как звали его по-другому, в этом доме я пробыла очень недолго, — спросил:
— Где ты это купила?
— В гостинице!
— Ловкость рук…
— Факт.
Митя, муж горничной, с минуту смотрел на нас, каждую погладил, тонкая бумага ласково хрустела на стеклянном теле. Он был немного старше, чем его жена, и не такой холеный. Лицо у него было жесткое, заросшее, и руки жесткие — это я почувствовала, когда он гладил меня. Он гладил нас и все раздумывал. — Ты замечательная, чудесная девчонка, Итка! — наконец похвалил он жену.
— А что? Разве не так?
— Я же говорю, замечательная.
— Посидим с тобой, выпьем…
Митя, муж горничной, повернувшись к нам спиной, долго смотрел на свою чудесную девчонку, на свою жену Итку и улыбался ей. — А у кого ты это взяла, дорогая моя?
— У одной старой грымзы, — сказала весело Итка.
Хочу сказать вам, уважаемые коллеги, что Итке очень полезно было бы немного тормозной жидкости, как и пану Мико… И Итка весело стала рассказывать, как она утянула у пани Блажены Илавской три бутылки виски и три бутылки коньяку. Смеясь говорила, какой отличный ей выдался случай, как она ловко обменяла нас на воду, подкрасив ее кофе, и как, дескать, эта старая баба будет смеяться, обнаружив все это дома. — Ловко я, правда?
— Да, ничего не скажешь!
— А что?
— Ты, Итка, конечно, молодец, но разреши мне дать тебе совет, — медленно начал Митя. — Заверни-ка ты эти бутылки и отнеси их туда, откуда взяла! Ты что, не соображаешь, какой это риск? Эта старая пани наверняка об этом заявит — а где их будут искать? Где? Наверняка тут! И говорю тебе — вылетишь из гостиницы, факт! Ручаюсь!
— Но эта тетка уже уехала.
— Ну и что, — рассудил Митя. — Так напишет в гостиницу, позвонит по телефону… Ты что на меня так уставилась?
Итка смотрела на мужа не то чтоб задумчиво, но красивое лицо ее выражало сомнение в том, что он ей так ясно сказал.
— И ты в самом деле считаешь, что эта женщина не умеет ни писать, ни звонить? — спросил Митя свою жену Итку.
Итка не отозвалась.
— Узнай адрес этой женщины! — произнес довольно резко Митя. — Я все упакую как следует и отошлю ей. Не думаю, чтоб эта старая пани тут же стала осматривать то, что привезла домой, — воду или коньяк! А получит посылку — обрадуется невообразимо, невероятно, это я тебе говорю!
— Нет, у меня уже не хватает терпения! — Итка топнула ногой. — Что тебе ни принеси, Митя, у тебя вечно какие-то идиотские оговорки.
— У меня…
— Это значит, что ты все время во мне сомневаешься.
— Да, сомневаюсь.
— Ну это уж слишком! — выкрикнула Итка у открытой двери в «хранояду». — Я с тобой разведусь, не стану жить с таким чокнутым дуралеем, как ты. Запомни!
— Ладно, — сказал Митя Итке, — накричись вволю, тебе полегчает, а как выкричишься, сделай, что тебе говорю, — найди в гостинице адрес этой старой пани!
Так все и было, уважаемые коллеги… Итка с Митей не развелась, разыскала в гостинице адрес пани Блажены Илавской, Митя в самом деле старательно упаковал нас в гофрированную и газетную бумагу и ценной посылкой отправил Илавским — а когда мы уже оказались в их квартире на кухонном столе, юбиляр Илавский распаковал нас, поставил в ряд, оглядел, исследовал пробки — надо сказать, неиспорченные — и потом долго раздумывал, напрягал мысль — вся эта история не умещалась у него в голове.
Пани Блажены не было дома.
Юбиляр Илавский — он все еще был юбиляром, запоздалые и забывчивые поздравители все еще, хотя и редко, приходили его поздравить — вытащил из «хранояды» коробки с поддельными бутылками, с теми, что были с водой, вынул их из коробок и тоже поставил в ряд на столе. Смотрел на нас долго, чувствовалось, что он усиленно размышляет, вдруг лицо его радостно просветлело… и, когда пришла домой пани Блажена, он стал рассказывать ей о посылке, которую распаковал…
— Перед нами, Блажка, величайшая загадка нашего века, нужно только придумать подходящую гипотезу, которая помогла бы ее объяснить, — рассуждал он. — Я знаю, ты забрала бутылки, чтоб уберечь их от меня, и хорошо сделала, весьма хорошо, но оставить их в Карловых Барах, так рисковать ими, а вместо них привезти карловарской воды, — это уже превосходит самые фантастические представления. Одно счастье, — юбиляр Илавский постучал по мне, — одно счастье, что тебе встретились достойные люди, которые ценят эту первоклассную жидкость… Вижу, Блажка, ты была там не зря — в Карловых Барах шестнадцать источников, а ты привезла себе только шесть вод, значит, десять тех источников тебе уже не нужны. А ежели ты привезла только шесть вод, значит, у тебя уже не восемь больных органов, как прежде, а только шесть — поздравляю тебя, Блажка, поздравляю… Надеюсь, когда ты выпьешь и это, — он кивнул на наших коллег, наполненных водой, — и остальные твои шесть болезней тоже пройдут. — И юбиляр Илавский поцеловал пани Блажену в посвежевшую кожистую щеку. — А по сему случаю, Блажка, позволь мне попросить у тебя извинения — ведь в «хранояде» уже не столько яда, как до твоего отъезда, прости…