Звучным, веселым голосом рассказывал Шебень о том, что происходило в Милоховском кооперативе грустного, досадного и смешного во время подготовительных работ к строительству шоссе и канатной дороги, о том, как идут дела в домах отдыха и на новом заводе, где сам он работает проектировщиком.
Блажей наливал, гости не спеша ели и пили. Они уже забыли про вино на Балатоне, про Черное море и болгарские дубленки и слушали Шебеня. (Вместе с самогоном в квартиру Блажея вошел тихий, но крепкий запах елей, Милоховской долины, повеяло ветром с Длинного горба и с гребня над долиной.) Временами кто-то что-то вставлял, поддакивал, отвергал, иногда разговор становился общим, касался всех, даже детей в соседней комнате. Время от времени дети прибегали, получали хлеб с ветчиной, мясом, отпивали из рюмки отца или матери и убегали к телевизору. На экране мелькали картины, звук доносился не только в комнату рядом, но и в кухню, где за столом сидела Бела и читала книгу, полученную как рождественский подарок. Во всей квартире пахло хвоей. Блажея, застывшего над ветчиной и вином, этот запах возвращал в далекое детство, когда они украшали еловыми ветками школу и, укутавшись в вывернутые кверху мехом жаркие бараньи тулупы, разыгрывали сценки про вифлеемских пастухов. Стучали палками по помосту и пели: «Гей, хлопцы, гей, роса холодней, господь благословил нового пастушка». Вечер подходил к концу, мысли гостей мало-помалу переключались на работу, у одних — на Районный национальный комитет, у других — на Братиславское городское управление коммунального хозяйства, Блажей уже вспоминал про свой Строительный трест. Вино тоже кончалось. Блажей уже выставил третью литровую бутылку.
Шебень сидел между Станой, женой Блажея, и ее подругой Таней Гавелковой, которая просто забежала на минутку. Он рассказывал, обращаясь к обеим, позабыв про остальных. Он заметил, что глаза пани Блажейовой остановились и смотрят ему в глаза, хотя как-то не так, как следовало бы. Он предлагал обеим хозяйское вино, чокался с ними и рассказывал:
— Да, чего только не бывает…
В соседней комнате дети щелкали переключателем телевизора, переводя с Братиславы на Вену и с Вены на Братиславу.
«До переселения определенного вида животного в новую среду следует изучить все его свойства», — читала на кухне Бела, и читала впустую. Она ничего не воспринимала: из комнаты ей мешал и телевизор, и дети, и музыка. «Иначе это может привести к значительному экономическому ущербу…» Она смотрела на слова. Они казались ей бессмысленными. Бела не воспринимала и не понимала их. Злилась на ребят. Мама к телевизору абсолютно равнодушна, не смотрит его, не может, отец тоже не любит. Никогда он не смотрит передачи, говорит, ему не интересно. Но… Бела снова уставилась в книгу: «В конце девятнадцатого века, когда в Восточную Африку стали ввозить домашний крупный рогатый скот, началась эпидемия чумы. В результате вымерли не только стада домашнего скота, но и многие миллионы африканских животных: жирафы, антилопы и другие звери, так что богатейшие охотничьи угодья Восточной Африки опустели». А почему отец никогда не смотрит телевизор? Почему не сядет к нему? Даже монтера, если испортится антенна или сам приемник, зовет с опозданием? Кто его знает, но вот почему сейчас эти чокнутые болваны позволяют этим дебилам ломать телевизор?
А Шебень в столовой уже начал повторяться.
— Это было уж-ж-жасно, — бубнил он, — как вы там, пани, товарищ Блаж-ж-жейова, леж-ж-жали в снегу, изувеченная и разбитая прямо-таки вдребезги, и все-таки выдерж-ж-жали. Но не будь у товарища Блаж-ж-жея, у пана Блаж-ж-жея головы на плечах, не будь он мужик что надо и не вывороти на турбазе ставню — а она ведь была сделана на совесть, крепкая, хорошо пригнанная и сбитая, — и не вышиби он ногой окно; да если бы не все это, вы бы не сидели здесь вот так…