— Про это можешь… — удивленно выговорил Гулдан.
— И это на самом деле правда?
— Пусть будет правда! — сказал Гулдан Мариану. — Пусть будет правда, ты можешь рассказывать это кому угодно, и рассказывай так, чтобы эту правду видели, чтобы даже те, кто ненавидят липы, увидели бы этих голубков!.. — Он замолчал и потом добавил: — Напиши, напиши про это своей польке, Мариан! Мне интересно, что она тебе ответит. И еще интересно, где она видела тебя… — Он уже перестал удивляться. — Мне действительно интересно, где и каким она видела тебя…
Дождь затихал, из молодых лесов по обе стороны безлюдной дороги лилось птичье пение. На асфальте поблескивала вода, дорога уходила вдаль, как глянцевая кинолента, таящая удивительные приключения. В лесах перекликались дрозды и иволги, зеленая земля курилась туманом.
Перевод Н. Замошкиной.
ВКЛАД ФАЙОЛО
Все пошло со школы, подумал Файоло (точнее, Олдрих Файтак, по мнению многих из корпуса 4 «Б» — интересная личность). Файоло его прозвали в школе, да так давно, с таким упорством и постоянством, что прозвище присохло к нему и дома. Но это тиранство. В наш век все вообще-то встает и ложится, вылупляется на свет и подыхает в школе. Из школы вот так, запросто, не драпанешь. Двенадцатый год таскается он в школу, чем только там не обзавелся, в том числе и прозвищем, чего только не возненавидел!
— Идиотизм! — сказал он.
— Что? — спросила у него на лестнице Бела Блажейова.
— Подснежники!
— Чего это ты вспомнил про них?
— Не знаю, просто так. Дома говорили, — сказал он. — Мол, уже есть, продают, значит, и на Камзике появились.
Бела пошла домой.
Файоло побрел в город. Вышагивая по сухой мостовой, он вспомнил, что через три дня должно быть солнечное затмение. Это тоже треп всяких чокнутых шизиков, кретиноидов, подумал он. Он сердился и радовался. Злость была на прошлое, а радость относилась к будущему. Порядок… Хотя бы тут… Только вот если бы он так не влип с Тадланеком… (Истопник Тадланек ведал подвальным этажом дома 4, корпусов «А», «Б», «В», «Г», под корпусом 4 «Б» он топил котлы — для каждой секции дома свой, и, когда в декабре застал в подвале Файоло с Белой, пригрозил: «Вот расскажу родителям твоим и Белиным, Белиной мамаше! Молчу при одном условии: будешь приходить в котельную играть в карты!» — «Да не умею я…» Тадланек рассмеялся. «Научишься, сам тебя обучу — от этого проку больше, чем от аттестата зрелости… Можешь мне поверить!..») С этого и началось! Тадланека испугался, кретин! Но было бы худо, если бы тупица Тадланек все рассказал Белиной маме… Это Бела виновата, размышлял Файоло, идя по мостовой, что всю зиму он проторчал в котельной. Не проторчал, так проторчит. Туда ходят старый Мико и старый Мацина… Мико от нечего делать, а Мацина прячется от внучек… Они играть умеют, играют солидно, ни выигрыш, ни проигрыш еще ни разу не превысили тридцати крон. Само собой, они скидываются на винишко, его приносит пан Тадланек… Елки-палки! Это счастье — и еще какое! Зима-то кончается, а может, хорошо, что эти шизики придумали подснежники и затмение… Затмение будет через три дня.
Прошло три дня.
На втором этаже в блажейовской квартире Ян Блажей, работник Строительного треста, радовался затмению и все о нем знал — он не сразу решил, будет ли это солнечное затмение, или затмение солнца, но под конец подумал, что это одно и то же. Одно видно всякому, оно — для всех, другое — в длинном поясе лунной тени — станет предметом изучения для многих астрономов, но тень покроет более южные страны. У нас так уж интересно не будет, просто в семь часов сорок две минуты на солнце появится тень и без десяти два она исчезнет, затмение произойдет в промежутке. У нас затмение будет неполным, но свет начнет убывать — как хороший самогон из литровой бутылки или вино из ноль семь… (Он даже сказал, что свет будет убывать, как молоко из дырявого подойника.) И тут же громким, зычным, неестественным голосом сказал жене, пани Блажейовой, что ему пора. «Если будет хорошая погода, посмотрю на стройке, устроюсь где-нибудь на строительных лесах. Свинство, однако, что у человека нет свободного времени даже для солнечного затмения». Он заметил, что и при этой неудачной попытке пошутить у него мутный голос. Как взбаламученная речка… Он рассердился на себя за свой голос, стоя доел кусок хлеба с маслом, допил чай, надел зимнее пальто, схватил толстый тяжелый портфель из свиной кожи, поцеловал жену сухим поцелуем в щеку и ушел на работу.