— Боже, Мило! А что теперь?
Файоло и Бела, укрытые за будкой машинного отделения, слушали в ужасе.
— Сейчас, мама, — сказал Мило, — сейчас я поведу тебя. Ты только иди очень осторожно, здесь, на крыше, сплошные провода и мачты, сплошные антенны!
— Сколько же их?
— Подожди, сосчитаю!
Пани Блажейова, в пальто с поднятым воротом, вертела головой, вдыхала ветерок, грудь ее подымалась.
— Восемнадцать мачт, восемнадцать антенн!
— Значит, восемнадцать телевизоров?
— Само собой!
— Люди хотят видеть мир?
— Да, мама.
— И много они увидят?
— Ну, я не знаю… Если не заснут у телевизора, то кое-что увидят.
Пани Блажейова засмеялась.
— Мило, Мило! Ну кто, подумай, кто может заснуть у телевизора? Люди могут увидеть передачи из самых далеких мест — только, конечно, если они регулярно смотрят, правда?
— Конечно, мама, — сказал Мило, — и не улучшают программу, как наш отец.
— Ах, Мило!
— Знаю, мама, но… можно ведь иной раз и посмеяться! Знаешь, я думаю, нам хорошо бы заиметь еще один телевизор… — Мило взял мать за руку и отвел ее от лестницы. — Осторожно, мама, вот здесь перешагни! Так! Здесь обойди, иди сюда, вот так, направо! Зайдем чуть-чуть подальше, вот там ты прислонишься к стенке машинного отделения. В будке двигатель, который поднимает лифт, машина, лебедка, на нее наматывается трос…
Он вел ее, а сам рассказывал, стараясь не смотреть на узкий серпик солнца, сияющий как добела раскаленная проволочка. Они остановились у моторной будки. Файоло и Белу, спрятавшихся за углом, отсюда видно не было.
— Подожди немножко, мама, прислонись! Здесь такие железные двери. — Он приложил к глазам закопченное стекло и посмотрел на солнце. — Мамочка! — воскликнул он. — От солнца уже остался кусочек раскаленной проволоки, согнутой дугой, а где раньше было солнце, там ужасная тьма, эта раскаленная проволочка висит вот так, слева.
Пани Блажейова смотрела незрячим взглядом и улыбалась; ей все представлялось солнце, задернутое жалюзи. Потом в ее воображении на далеком и высоком небе возник кусок добела раскаленной проволоки, под ней темный круг и в этом круге — ужасная глубина, потом это ощущение исчезло, и плоская крыша дома как бы поднялась вместе с ней высоко над городом.
— Мило, — позвала она своего мальчика и ухватилась за него, — что, небо ясное?
— Да, мама.
— Нет, наверное, пасмурно, солнце не греет.
— Оно и не может, мама, его же нет…
— Да, верно. А небо голубое?
— Нет, мама, — сказал быстро Мило. — Вон там, — он показал на восток, — там оно фиолетовое, а там красное, а вон там темно-синее.
Пани Блажейова представила темно-синее небо, на небе как будто занимался невероятно далекий, неземной рассвет, темно-голубой, холодный, без чувства, без тепла. Ей представились и звезды, сияющие, как в морозное, еще далекое до рассвета утро.
— Звезды тоже видно, а?
— Да, мама, — ответил Мило, не двигаясь. Он через черное стекло смотрел на раскаленный солнечный серп.
— Какие, Мило?
— Вон там Венера, а там, наверное, Марс. Я не знаю точно, мама, но мне так кажется. — Он опять смутился от своего вранья. В глазах у него даже заблестели слезинки. — Я ведь не очень-то в этом разбираюсь, жалко, что отец ушел.
За углом машинного отделения Файоло и Бела переживали еще большее смущение. Бела видела это хорошо по лицу Файоло, Файоло еще лучше по лицу Белы.
— Господи! — сказал шепотом Файоло.
Бела прикусила губы, на лбу у нее выступили мелкие капельки пота.
Пани Стана Блажейова резко выпрямилась, подняла правую руку и показала на правую сторону неба.
— Вон там, Мило, Марс, вон там?
— Ну конечно, мама.
— Он синий?
— Нет, мамочка, Марс же красный.
— Ах да… А вон там, что там сияет синим огнем?
— Это Венера, мамочка.
Из своего укрытия наконец вышла Бела с малюсенькими слезинками на глазах, за ней длинный Файоло, неловко согнувшись в шее, пояснице и коленях. Неуверенность исчезла с его лица. Беле казалось, что она исчезла, как тень с солнца. Нижняя челюсть приоткрылась, на ней застыла улыбка, будто привязанная к нижним зубам.
Пани Стана Блажейова, мать Белы, не заметила их, не могла заметить, а Мило, брат Белы, как раз обернулся. Он хотел сказать матери что-то, чтобы отвлечь ее внимание от неба. Небо нудное, серое, думал он, а мама видит на нем Венеру…
— Мама!
— Ты что, Мило?