Тимоти улыбнулся, ибо другой такой вазы конечно же не было во всем мире. Хотя здесь было на что посмотреть, а посмотрев, лишний раз поздравить себя с тем, что его ваза совсем не такая, как эти.
Мысли его успели унестись далеко, прежде чем вернулся приказчик с огромной квадратной коробкой, которую почтительно вручил Тимоти. Какой же весомой оказалась красота! Вцепившись в нее, едва видимый за нею, Тимоти направился к двери. Вошел еще один покупатель, на полку выставили еще одну вазу, и, проходя мимо, Тимоти услышал голос мистера Джошагана:
— В мире два миллиарда человек, мистер Гейнфут, и ни один из них…
Но Тимоти было уже безразлично, ибо перед собой, подобно щиту от всех этих миллиардов, он нес само совершенство.
Элизабет Боуэн
(1900–1973)
УЧИТЕЛЬНИЦА ТАНЦЕВ
Ноябрь был на исходе. В четвертом часу дня густой туман поднялся с моря, переполз через скалы и, застилая зеркальные стекла окон, наполнил ранними сумерками танцевальный зал отеля «Метрополь».
Деревья в саду расплылись фантастическими контурами, как рисунок на промокашке. Еще час красные крыши соседних домов светились призрачным лиловым сиянием, но вот и они потухли. Под золотым потолком, словно нехотя, расцвели редкими огнями три люстры с хрустальными подвесками. Желтые полосы света легли на гладкий пол зала.
Дверь в дамскую гардеробную то и дело со скрипом распахивалась, и оттуда доносился гомон голосов, щебетанье укутанных девочек. А там — шарканье ног, приглушенное мягким ковром, шум воды, льющейся в раковины, постукивание костяных гребней о мраморные столешницы. Матери и гувернантки искали свободное место, где можно было бы заняться прическами и лентами, стянуть с шелковых чулок шерстяные гетры. С ворохом вещей они гурьбой выходили из гардеробной. Холодный коридор наполнился шуршанием муслина. На радиаторах разложили шерстяные накидки и жакеты. Девочки, сидя рядами на полу, надевали балетные туфли. В шубе, с дорожной сумкой торопливо прошла мисс Джеймс, учительница танцев. Грациозно склоняясь, как тростинка в потоке воды, она пробиралась по коридору, перешагивая через ноги девочек с однообразными, чуть досадливыми жеманными восклицаниями. За ней молча шла аккомпаниаторша, ее хмурый профиль резко выделялся на фоне парчовых обоев.
Мисс Джеймс и аккомпаниаторша вошли в зал и, расположившись у окна, за роялем, раскрыли сумки. По очереди держа зеркало друг перед другом, они припудрились большими мягкими пуховками. Намочив кончики пальцев, аккомпаниаторша пригладила прямые волосы, зализанные, как у мужчины, назад. Мисс Джеймс взяла зеркало и, прикусив губу, с легкой тревогой и укором посмотрела искоса на свое отражение в серебристом овале.
Аккомпаниаторша взглянула на люстры, затем с презрительной гримасой — на пелену тумана за окном.
— Хорошо, что опять искусственное освещение, мне кажется, так гораздо лучше. Ты еще не совсем расклеилась?
— Вроде бы не совсем, — вяло ответила мисс Джеймс. Она провела уже два занятия, перед вторым у нее разболелась голова.
Мисс Джойс Джеймс когда-то училась в балетной школе мадам Мажовски. Теперь она работала у нее. Шесть дней в неделю давала уроки танцев, разъезжая по пригородам. Рано утром мисс Джеймс отправлялась в класс мадам Мажовски шлифовать свое мастерство. У Джойс было восемь бальных платьев, легких, как облако, одно другого краше, черная шелковая туника для занятий в классе, шуба, которую она набрасывала прямо на бальный костюм, и больше ничего — только юбка с кофтой, выглядевшие вызывающе в провинции и убого в Лондоне. Мисс Джеймс исполнился двадцать один, она была хорошенькая, но истощенная и без кровинки в лице от постоянной духоты в помещениях, где занималась. С утра до вечера мисс Джойс была формой, ритмом; в классе и в танцевальных залах она непрестанно перевоплощалась из одного изящного образа в другой, подобно тому как раскрывается брошенный в воду японский «волшебный» цветок. Поздно вечером у Джойс уже не оставалось сил не только «творить иллюзию» в танце, но и просто существовать; в изнеможении она не могла ни говорить, ни есть. По дороге домой она обычно засыпала на плече аккомпаниаторши, и та с рук на руки передавала Джойс сестре, которая укладывала ее в постель. У мисс Джеймс были брови вразлет, над узкими скулами из-под полуопущенных век холодно смотрели дремотные глаза, в которых спала ее душа.
Понуро прижавшись друг к другу, как две обезьянки, мисс Джеймс и аккомпаниаторша, мисс Пил, сидели в оконной нише. Сбросив пальто, мисс Пил грела руки у радиатора, осторожно растирала их и снова грела, словно хотела набрать побольше тепла. Когда она наклонялась вперед, шелк платья морщинился над ее худыми лопатками. Взгляд Джеймс был устремлен на дверь, через которую в зал входили дети. Она рассеянно пересчитывала их. При появлении каждого нового ребенка его имя тотчас же вспыхивало у нее в памяти, словно у того над головой выскакивала табличка. Хотя всю неделю, от среды и до среды, мисс Джеймс не помнила о существовании этих детей, теперь она без колебаний узнавала их и никогда не путала Джоан с Джин, Марджери с Молли.