Действие порнографического романа «Дом Аниты» разворачивается в ее огромной квартире в верхнем Манхэттене.
Авангарду предшествует травма. Травмированное сознание не знает границ — ниже не упадешь, поэтому одним из важнейших признаков авангарда является нарушение правил. В данном случае речь идет о табу сексуальности. И здесь безусловными предшественниками Лурье являются маркиз де Сад, Жорж Батай и Жан Жене. Лурье еще раз демонстрирует, что после Холокоста любые ограничения сняты, поскольку нарушены все моральные нормы. Тут речь идет о тотальной потере стыда. Такая литература подобна изнасилованному человеку, которому уже все равно и который может только кричать о своем бессилии и отчаянии. Роман «Дом Аниты» — это вопль, но только не о помощи, а о чудовищном факте. Художник, который даже не собирается исправлять обреченный мир, вопит. Авангард бесстыден, беспардонен, циничен, а порнография такое же легитимное средство письма, как любое другое.
В своей прозе, так же, как и в своем искусстве, художник и писатель Борис Лурье говорит о двух вещах, сопровождающих насилие, — о власти и сексуальности.
В книге три части, по сути это могли быть три тома.
В первой, самой порнографической части, действие происходит в специальном заведении тюремного типа, подобном «Паноптикуму» английского утилитариста Джереми Бентама, разработавшего в 1791 году модель идеально просматриваемой тюрьмы. Здесь Лурье описывает мир, где тотальный контроль распространяется на секс и на сновидения.
В предисловии ко второму изданию нью-йоркская писательница и домина Теренс Селлерс, убежденная в том, что садомазохизм можно практиковать в терапевтических целях и использовавшая эту практику в контексте нью-эйджа, пишет о генезисе современной садомазохистской эстетики, где салон и бордель перемешан с Третьим рейхом.
Читатели «Аниты» зададутся вопросом: был ли Лурье либертином? Нет. Играл ли он в это? Однозначно.
Порнография соседствует с Холокостом в порядке метафоры, оценочного и метафизического двойника. Боль и наслаждение, смерть и «маленькая смерть» (оргазм), смерть и секс, порнография и политика, садизм и политика — брачные пары.
Если Клоссовски привязывает маркиза де Сада к Французской революции, то в своем предисловии Теренс Селлерс объявляет Бориса Лурье новым де Садом, порожденным фашизмом.
Итак, что предшествует уродливому браку порнографии и Холокоста?
Идеология всегда встречается с телом. В случае Лурье она пересекается с телом в точке, которую Фуко в своей книге «Надзирать и наказывать» называет «политическая анатомия».
«Человеческое тело вступает в механизмы власти, которые тщательно обрабатывают его, разрушают его порядок и собирают заново. Рождается «политическая анатомия», являющаяся одновременно «механикой власти». Она определяет, как с необходимой быстротой и эффективностью можно подчинить себе тела других…»
На сей раз это экстремальная политическая анатомия фашизма.
Утопическая реальность концлагеря, напоминающая идеальное платоновское государство с его бесчеловечным порядком, является тайным государством внутри государства — наивысшее выражение власти. Человек становится объектом, сырьем, средством, рабочим инструментом, используется, аннулируется и перерабатывается.
Борис Лурье предвосхитил то, о чем спустя много лет написал Джорджо Агамбен в «Homo Sacer» (1995), имея в виду совершенную незащищенность биологической «голой» жизни перед идеологическим насилием, и то, о чем начал писать Фуко: о биологической власти. Холокост — экстремальный пример такой абсолютной власти, пример современного рабовладельческого строя.
Но как вообще писать о Холокосте? Как писать о войне? Как писать о насилии? Все репортажи о войнах одинаковы — перед ними наше сознание капитулирует и закрывается. В художественном произведении у нас есть «возможности», и по прочтении его текста Б. Лурье сполна вознаграждает нас рефлексией.
Лурье понимал себя как радикального политического художника и писателя. Известно, что он был в восторге от фильмов Алехандро Ходоровского (об этом он пишет в одном из писем), в «Доме Аниты» он цитирует Мисиму, он дружил с художниками из группы Arte Povera и т. д.
На это время, на шестидесятые и семидесятые приходится «Эпоха Экскрементов» в современном искусстве. Это очевидная реакция на то, что пережил мир между 1939‑м и 1945‑м. На Мусорной выставке 1964 года Сэм Гудман из группы No!art выставляет «Говняные скульптуры». В 1961‑м итальянец Пьеро Мандзони производит 90 банок с консервированным «Дерьмом художника». Другие члены группы, — писатель Элмер Л. Клайн, писатель и художник Иссер Ароновичи, искусствовед Дори Аштон, — все так или иначе касаются этой темы. Не будем забывать, что как раз на это время приходится расцвет движения Fluxus и ситуационизма, основанного во многом на текстах Ги Дебора, расцветает венский акционизм, Вали Экспорт водит на поводке Петера Вайбеля, превращенного в собаку, призывает прохожих щупать свою обнаженную грудь, устраивает стриптиз с оружием в руках. В это же время в Лондоне Густав Метцгер организует перформансы на городской свалке и выставляет в галереях самый настоящий мусор и т. д. «Эпоха Экскрементов» в искусстве не знает конца…