— Но мы ведь уже совсем оприходовали еврейского раба из шкафа!
Ее детская истерика так естественна, так непринужденна, что мне ее жаль. Я и сам готов расплакаться, хоть она меня и оскорбила.
Они снова обнимаются, а я окидываю взглядом кабинет. На полу валяются части тела концлагерного еврея.
На его руках и ногах следы глубоких укусов. На ногах не хватает пальцев. кое-где вырвана плоть (или это пластмасса?), будто ее откусил какой-то свирепый голодный зверь.
Живот лежит на полу отдельно — самодостаточное хранилище. Оттуда торчат изжеванные внутренние органы. Полые перекрученные кишки схлопнулись, точно из них высосали весь сок.
На ягодицах — они самодостаточным хранилищем{149} лежат прямо на письменном столе Аниты — я различаю глубокие следы от иглы. Каждое отверстие расширено. Будто кто-то аккуратно разрезал ягодицу, а потом снова зашивал.
В этих отверстиях очутилось несколько цветов из вазы с Анитиного стола. В анус вставлена зажженная свеча. Она еще горит.
Анита перехватывает мой взгляд.
— Красиво, да? — говорит она, в основном самой себе. — Эта женщина — подлинный художник. Архитектор. У нее талант.
Она открытым ртом целует мисс Поланитцер в губы. То сосет, то глотает ее слюну, резко и равномерно сокращая мышцы горла. Излишки вытекают из уголков ее рта.
Потом Анита меняется ролями с Поланитцер — теперь ее черед сосать и глотать.
Они манят меня пальцем, и я подхожу. Когда Анита отрывается от губ своей любовницы, я замечаю у той большую кровавую рану на переносице{150}.
Анита жестом велит мне встать на колени и сделать приятно. Когда моя Госпожа к кому-то пышет страстью, я автоматически испытываю то же самое. Но это не я предаюсь любви с еврейкой: я — всего лишь принадлежность Аниты, мисс Поланитцер меня не пугает.
И как прекрасны ее мягкие, алебастровые, откормленные чресла! Даже перекормленные. Ее бедра изнутри приятно колышутся. Чресла пухленькие, как у ребенка. Сильные икры покрыты толстыми слоями плоти, жира и кожи. Как у славянской крестьянки. Да, она еврейка — и все равно нечего ее бояться.
Поланитцер такая вкусная — пальчики оближешь. Но, именем Господа, это еще что такое?
В складках ее вагины торчит что-то твердое, как кинжал. Это стальной член концлагерного еврея. Как она умудрилась откусить этот стальной хвост у самого корня? Ее половые губы крепко его сжимают.
Я нежно целую холодную сталь, предаваясь грезам, и время летит незаметно. Грезы мои резко обрывает гулкий пушечный залп, и тут же Анита ни с того ни с сего изо всех сил пинает меня в голову острым носком ботфорта. Очевидно, она сама желает потрудиться над вагиной Поланитцер, которую я уже размягчил.
Я приземляюсь на пол, хватаясь за раскалывающуюся голову, а Анита рявкает:
— Вон отсюда, жидовская морда, шуруй обратно в свой свинарник!
Я приподнимаюсь, чтобы поскорее свалить, но меня снова опрокидывают на пол, и я падаю на колени перед своей Госпожой и страстно лижу ее сапоги. Я готов сознаться, что предал ее — предупредил Джуди Стоун, что ее собираются продать:
— Я должен сделать признание! Сжальтесь надо мной, облегчите мое бремя! Я согрешил…
Но Анита снова пинает меня прямо в лицо:
— Вон! Больше никаких проволочек, половая тряпка, жидяра каморочный! Вон, или я брошу тебя вниз к русским!
Ни живой ни мертвый, я вываливаюсь из ее кабинета. Больнее всего не пинки, а необратимость оскорблений. Казенные тапочки спадают с ног, и я даже не поднимаю упавшую казенную фуражку.
Я рассказал бы ей о своем прегрешении и с радостью принял наказание. Но она была нетерпелива и тем самым дозволила мне остаться правонарушителем. Мою вину она оставила при мне — вину за то, что сделал хорошее дело: спас еврейку от верной гибели.
Через пару дней все уладилось.
Джуди остается на воле. Поланитцер больше ничего не получила от Аниты и даже потеряла деньги, которые заплатила авансом. Оказалось, Госпожа Анита играет в неоаристократизм гораздо коварнее, чем Поланитцер. Хозяйка не только завладела деньгами еврейской галеристки, но и заманила ее поселиться у себя в кабинете.
Каждую ночь мисс Поланитцер вынуждена жить в опустевшем шкафу концлагерного еврея. Узница Поланитцер одета в самую простую и грубую тюремную робу с синими и белыми полосками. Нижнего белья не носит, обута в простые деревянные башмаки.
Волосы коротко острижены и приклеены к черепу. Анита пожалела ее и не стала стричь совсем уж по-тюремному: выбритой борозды по центру черепа у Поланитцер нет. Прилизанная голова уместнее и даже сексапильнее. Непохоже, что такой жребий причиняет Поланитцер страдания. В своей новой роли она сильно притихла. Больше не улыбается, но лицо ее сияет довольством.