Чудеса, да и только.
«Его послали мне небеса», — подумала Рут.
В порыве чувств она обняла своего спасителя и тут же отстранилась.
— Не знаю, как вас и благодарить. В последнее время у меня все идет наперекосяк, а тут… очень любезно с вашей стороны.
— Я лишь делаю свою работу.
Рут наградила его улыбкой и подошла к иллюминатору. На стеклянной подвеске уже появилась тонкая сеточка паутины.
— Ну, если уж пауки вернулись, то пора возвращаться и хозяйке.
На столе в гостиной обнаружились бутылка бордо и ваза с фруктами.
— Знак любезности. Маленький сюрприз от компании. — Дрест поклонился с галантностью вышколенного слуги.
Рут нашла штопор, открыла бутылку и, погасив свет, зажгла свечу. Дрест поставил пластинку.
— Чувствуйте себя как дома, — предложила Рут. — И сбросьте эти… колодки.
Он снял кломпы. Они сели, чокнулись и молча выпили, слушая Лил Армстронг.
Дальше — лучше.
Разговоры, музыка, вино и приятная, расслабляющая обстановка.
У нее есть дом.
Она не облучилась.
И даже не одинока.
Вино, с его благоухающим ароматом дубовой бочки и давно минувшего лета, подействовало на Рут куда сильнее, чем шнапс. А может, одно наложилось на другое. Оно согревало кровь и поднимало настроение. Рут чувствовала, что достигла того состояния умеренной эйфории, которое равнозначно мудрости или философии и при котором мозг, подобно тропическому цветку, раскрывается и подставляет лепестки животворным лучам приятного общения.
Она даже не могла припомнить, когда в последний раз чувствовала себя настолько хорошо.
Даже боль в икре стала затихать. И в этом невероятном космическом танце партнером ее был Дрест.
Певцы и джазмены, которых они оба знали, имена которых отзывались одинаковым чувством: Лорел Уотсон, Бесси Смит, Валайда Сноу, Эва Тейлор, Кларенс Уильямс…
— Боюсь признаться, но у меня слабость к техно и трансу.
— С врачом не консультировался?
— Обычный для одиноких мужчин синдром. Вдруг обнаруживаешь, что тебе уже сорок и что ты далеко не молод. Вот и пытаешься обмануть время, перенимая привычки юного поколения.
— Хватаешься за соломинку.
— Хватаешься за все, что попадется.
Мысленно она уже сделала пометку — «не женат». Но к чему этот разговор? Уж не намекает ли он на что-то? Она подумала, потом подумала еще и приказала себе остановиться. Какого черта! Ей сейчас не до этого. О том, чтобы влюбиться, не может быть и речи. Других проблем хватает. Да и моральное состояние не самое подходящее. В последнее время Рут даже не надеялась, что когда-нибудь в кого-то влюбится. Надежды вредны. Надежды сводят людей с ума. Не надежда ей нужна, а двойная прививка от меланхолии и отчаяния. Другими словами, то же, что и всегда.
— В чем прелесть быть фанатом старого джаза, так это в том, что он тебя не старит, — мечтательно заметила Рут. — Это пренатальная ностальгия. Он приходит и уходит, а потом возвращается с очередной волной возрождения.
— Расскажи о себе, — попросил Дрест.
— Уже рассказывала.
— Расскажи что-нибудь еще. Прошу из чистого любопытства.
— Подожди пару месяцев, пока опубликуют официальную биографию.
Он налил еще по бокалу вина.
— Я люблю детей и животных, — начала Рут и тут же поправилась: — Не всех, конечно, а только некоторых. Когда нужно, могу быть умной. А в остальном обычная девушка, которая давно перестала удивляться и верить в чудеса.
Дрест изобразил грустного клоуна.
— А вообще, если честно, — продолжала Рут, — я стерва и дерьмо. И слишком стара, чтобы измениться.
— Моя мать всегда говорила, что измениться никогда не поздно.
— Вот как? А моя говорила так: «Если ты не заткнешься, спать пойдешь без ужина».
— Вот, значит, откуда берутся стервы.
— Ты прав. Я жертва. Я всегда говорила, что думала, а это мало кому нравится. Твою ведь баржу, наверное, еще никто не топил.
Дрест рассмеялся.
— Вообще-то однажды было. Брат — тот, которого мы встретили возле мастерской, — утопил в ванне моих пластмассовых уточек. Это случилось лет тридцать пять назад. А вообще я стараюсь держаться на плаву. Иначе нельзя. Такой у нас семейный бизнес.
— Моряк всегда моряк, — улыбнулась Рут и вдруг почувствовала, что жутко устала.
Она опустилась на пол и легла, положив под голову руки. Над ней был люк. Приближалась ночь, мало, впрочем, чем отличающаяся от серого, унылого дня. Вверху клубился туман, а в стекле отражались маленький вертикальный глаз мигающей свечи и картина — желтый гриб мимозы и атласное платье Эстер.